Бесславно плюёшь в потолок и ставишь кресты на поток

Когда читал записные книжки Чехова (там, где «голодная собака верует только в мясо» и «каждый русский в Биаррице жалуется, что здесь много русских»), то подумал, что из «Записных книжек» могла бы получиться пьеса. Или две. А потом вспомнил, что в студии Сергея Женовача лет пять-шесть назад уже была премьера чеховских «Записных книжек». Не видел, но читал рецензии.

«Записные книжки» - доказательство избитого чеховского афоризма про краткость и талант: «В русских трактирах воняет чистыми скатертями», «Был только раз счастлив! под зонтиком», «Ехать с женой в Париж всё равно, что ехать в Тулу со своим самоваром»… Но одно из самых актуальных: «В людской Роман, развратный в сущности мужик, считает долгом смотреть за нравственностью других». Здесь не просто жизненный парадокс. Ведь ханжа и должен быть развратным. Это его способ самозащиты. Развратник усвоил, что лучшая защита – нападение.

Были времена, когда из Чехова, к тому времени – покойного, слепили образ рафинированного русского интеллигента. Недавно, в попытке опровергнуть это заблуждение, стали делать упор на его любовные похождения и какие-то грубые высказывания. Нерафинированный. Не интеллигент. Но всё ещё Чехов.

Чехову и при жизни, и сразу же после смерти давали совершенно противоположные оценки: «Раздутая величина», «таинственное воплощение и красоты, и изящества, и чудесной народной печали», «создание услужливых друзей», «духовный сын Тургенева и внук Пушкина по красоте и блеску языка», «бесшабашный клеветник на идеалы своего времени»…  Это всё о нём.

Противоречия сохранились до сих пор. То ли Чехов занимался «пустым словотолчением», являясь «нуднейшим бытописателем конца XIX», то ли создавал «бессмертные произведения» (что же касается «духовного внука Пушкина», то сам Чехов говорил, что учился он у Лермонтова). Среди наших литераторов достаточно людей, которых Чехов категорически не устраивает «своим «унынием», негероическими героями… Действительно, нельзя начитаться Чеховым и безоглядно ринуться в бой. Ещё Чехова упрекают в том, что у него не слишком яркие сюжеты. Правда, непонятно тогда, почему чеховские произведения входят в тройку самых экранизируемых в мире. Здесь он опережает даже Конан Дойла, Дюма и Агату Кристи, уступая только Шекспиру и Диккенсу.

Внешне эффектных сюжетов у Чехова действительно почти нет. С погонями, загадочными смертями и батальными сценами. Более того, он не написал ни одного романа. Но литературные сюжеты бывают внешними (эффектными) и внутренними. У Чехова внутренние сюжеты хорошо превращаются в сценарии. Романами у Чехова иногда называют «Драму на охоте», «Ионыч»… Чехова, разумеется, тоже иногда беспокоило то, что в графе «роман» у него стоит жирный прочерк («пока не решусь на серьёзный шаг, то есть не напишу роман»). Чехов мог бы, конечно, написать какой-нибудь роман, но зачем? Роман в представлении многих – это нечто крупнокалиберное, если не сказать неподъёмное. Я это называю «Кинг Книг», что-то среднее между Кинг-Конгом и Книгой Книг. Но переводить слова попусту Чехов не хотел. Ему было достаточно тех форм, в которых работал он. Многословие его не устраивало не меньше, чем пошлость.

Чехов намеренно избегал каких-то крайностей и человеком был ускользающим. Не революционер, не контрреволюционер. В записных книжках Чехова имеется такая запись: «Учитель: Не следует праздновать столетие Пушкина, он ничего не сделал для церкви». Если уж Пушкин не сделал, то Чехов – тем более. Титул потомственного дворянина Чехов от императора не принял. О патриотизме, в том виде, в каком его многие понимали, отзывался с недоумением, а то и со злостью  («Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше „чести мундира“, мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. Работать надо, а всё остальное к чёрту. Главное — надо быть справедливым, а остальное всё приложится»). Патриотом в России до сих считается тот, у кого «самомнения паче меры».

…В шестом классе мы решили поставить спектакль. Выбор у меня был небольшой. Я без раздумий предложил инсценировать рассказы Чехова. Мотив для шестиклассника был простой: потому что смешно. Это был первый спектакль, в котором я участвовал. Я бы тогда очень удивился, если бы мне сказали, что репутация у Чехова была как автора скорее мрачного. Впрочем, разница между весёлым и мрачным бывает не так уж и велика. Всё определяет только угол зрения. Можно отделаться медицинской чеховской шуткой: «Отчего умер ваш дядя? - Он вместо 15 капель Боткина, как прописал доктор, принимал 16». Но в литературе, в отличие от жизни, достаточно одной лишней капли, чтобы убить текст.

В июле 1904 года русские газеты сообщали о двух значимых событиях – о русско-японской войне и смерти в Германии Антона Чехова (он умер в ночь на 15 июля 1904 года). Многие некрологи в газетах были написаны словами, свидетельствовавшими о том, что авторы не слишком внимательно читали Чехова. Стиль был такой: «На литературном небосклоне померкла звезда первой величины. Стало темнее, стало сиротливее» или «Певец хмурых людей, сумеречных настроений, больного волей человечества, Чехов сошёл в могилу…»

Стиль Чехова – это совсем другое. Например, такое: «Он ревновал не к студентам, которые возили жену в театр и симфоническое, а к артистам и певцам, которые не могли не нравиться его молодой жене». По-моему, эта фраза по насыщенности стОит сотен страниц какого-нибудь Кинг Книг – пухлого романа.

Русских, умиравших заграницей и завещавших похоронить себя в России, часто привозили через Псков. Так случилось в 1883 году с телом Тургенева, когда по этому случаю в Пскове был проведён целый митинг. Тело Чехова доставили на Варшавский вокзал Петербурга без митингов по дороге. Но потом стали происходить вещи, которые бы лучше всего мог описать сам Чехов. Журналисты примчались встречать траурный вагон с телом «звезды первой величины». Начальник Варшавского вокзала, услышав от журналистов, ответил: «Чехов? Да, кажется, есть такой покойник. Впрочем, точно не знаю, ибо их у меня в поезде два».

В Москве вообще случилась путаница. Траурный вагон встретили военным оркестром, завалили цветами, толпа пошла за гробом. Но вскоре выяснилось, что в гробу лежит генерал-лейтенант Фёдор Келлер, погибший в Ляонине - на юге Манчжурии. Стало понятно, почему гремели военные марши. Донеслись смешки. Наконец, вынесли гроб Чехова. Максим Горький вспоминал, что ему запомнились два адвоката, шедшие за гробом. Они вполголоса переговаривались. Один адвокат говорил об уме своих собак, второй расхваливал удобства своей дачи и красоту дачного пейзажа… Адвокатов туда никто насильно не гнал, но так как они тоже в своём деле были первые величины, то могли ли пропустить столь статусное мероприятие – встречу гроба «звезды первой величины»?

На самих похоронах тоже получилось нехорошо. После них Горький написал: «Я так подавлен этими похоронами… на душе - гадко, кажется мне, что я весь вымазан какой-то липкой, скверно пахнувшей грязью… Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезён в вагоне для «перевозки свежих устриц»… Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и - смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: «Которая жена? А сестра? Посмотрите - плачут! - А вы знаете - ведь после него ни гроша не осталось, всё идет Марксу. - Бедная Книппер! -  Ну, что же её жалеть, ведь она получает в театре десять тысяч». Шаляпин заплакал и стал ругаться: «И для этой сволочи он жил, и для нее работал, учил, упрекал».

Антона Павловича похоронили рядом с могилой отца – Павла Егоровича - на территории Новодевичьего монастыря. В 1933 году, из-за того, что большевики монастырское кладбище упразднили, могилу Чехова вскрыли, и гроб писателя перенесли на новое место неподалёку. Могилу его отца не тронули. На новое место доставили только оба надгробия. Во всяком случае, так рассказывали участники тех событий.

Более ста лет назад доктор Чехов, описывая состояние России, поставил диагноз: переутомление. Точнее, он написал так: «Мы переутомились от раболепства и лицемерия».

Без спроса листаешь Кинг Книг.
Без дела идёшь на пикник.
Бесславно плюёшь в потолок
И ставишь кресты на поток.
Как сказано в третьей главе:
Всё дело в весёлой вдове.
Кинг Книг на твоём столе –
Хоть в городе, хоть на селе.
С тех пор, как вдова весела,
Твой город стал меньше села.
И ниже стал твой потолок,
А сам ты обмяк и промок.
Вдобавок промок и Кинг Книг.
Ты, греясь, к бутылке приник.
Немного взгрустнула вдова,
Хоть виду и не подала.

Во время подрыва основ
Кинг Книг понимают без слов.