Человек человеку – морской волк

Лет пять назад мне предложили поучаствовать в написании цикла песен по мотивам феерии Александра Грина «Алые паруса» - для музыкального спектакля. Я взял паузу на размышление, перечитал феерию и предложение отклонил. Сейчас у меня в руках отлично изданный в 2014 году диск, записанный в Латвии. И я рад, что не подключился к этому проекту, осуществлённому живущими в Вентспилсе Александру Мирвису (стихи) и Александру Иванову (музыка). Меня бы неизбежно тянуло к чему-то в жанре рок-оперы, а рок-опер на тему «Алых парусов» и без того хватает. Кроме того, мне всегда нравилась песня «ГРИНландия» группы «Диалог», которую я впервые услышал на псковском концерте «Диалога» в Доме Офицеров в 1985 году. Нет, новые музыкальные «Алые паруса» («Дуэт Ассоли и Грэя», «Песня толпы», «Песня Меннерса», «Песня моряков» и т.д.) должны были написать люди немного других взглядов, крепко связанные с морем (Александр Иванов много лет работает в морском порту).

День рождения Александра Грина (Гриневского) – 23 августа, но я решил, что о Грине лучше вспомнить сегодня, потому что на днях здесь же вспоминал родившегося в Порховском уезде писателя Виктора Муйжеля. Муйжель некоторое время возглавлял Общество деятелей художественной литературы, получив эту должность от Фёдора Сологуба. Грин в это «Общество» тоже входил.

«Обществу», усилиями Максима Горького, отдали в Петрограде на 11-линии Васильевского острова неоклассический двухэтажный дом купца Моисея Гинсбурга (купец Гинсбург по прозвищу «Порт-Артурский» эмигрировал после революции). В этом доме выделили комнаты нескольким известным литераторам, в том числе Муйжелю и Грину. Александр Грин там жил с зимы до лета 1919 года, то есть до тех пор, пока тридцатидевятилетнего Грина не призвали в армию. Так Грин оказался в Псковской губернии. Точнее, вначале его направили в Витебскую губернию, часть которой (например, Себеж) оказалась в Псковской губернии. Но затем Грина перевели в Островский уезд.

Жизнь Александра Грина полна приключениями не меньше, чем жизнь его героев. Только сказочного романтизма в ней значительно меньше. Иногда пишут, что Грин – дважды дезертир. Дезертировал из русской армии и из Красной. Если это и правда, то наполовину. По-настоящему сбежал он один раз в 1902 году. Рядовым в 213 пехотный резервный Оровайский батальон его зачислили в марте, а в июле он уже значился сбежавшим. Его поймали и осудили. «Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия, - позднее объяснил Грин свои непростые отношения с армией. - Я поднимал такие скандалы, что не однажды ставили вопрос о дисциплинарных взысканиях...»

В начале ХХ века Гриневский только и делал, что протестовал и убегал, или пытался бежать. Из армии, из тюрьмы… Не раз жил по поддельным паспортам. Из фамилий людей, по чьим паспортам он жил (Мальцев, Григорьев…), можно составить список команды небольшого парусника. Одно время будущий автор «Алых парусов» умудрился пожить в Санкт-Петербурге под именем личного почётного гражданина Алексея Алексеевича Мальгинова. Понятно, по какой причине на него обратил внимание Александр Куприн, о котором говорили, что тот предпочитает «общество клоунов, кучеров и борцов обществу иных праздноболтающих литераторов».

Во время первой революции Гриневский был связан с эсерами и в 1906 году его арестовали, когда он жил под чужой фамилией. Гриневского сослали на четыре года под надзор полиции в Сибирь – в Тобольский уезд. Если он пытался убежать из тюрьмы, то в ссылке он тем более не мог усидеть на месте и бежал – в Петербург…

По натуре Гриневский был беглец. Для того чтобы убедиться в этом, не обязательно знать его биографию. Достаточно его художественных книг. Грин на страницах книг преобразовывал действительность, додумывал и приукрашивал её – и тем самым от неё отделялся, убегал. Делал её такой, что в ней можно было жить или, во всяком случае, читать о ней. Зато с представителями властей Грину оказалось говорить не о чем. На допросах он вёл себя, словно опытный арестант. На вопросы не отвечал, понимая, что любой ответ расценят не в его пользу. Так что характеристику в севастопольской жандармерии он получил соответствующую: «Натура замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью. Пытался бежать из тюрьмы, голодал. Будучи арестован 11 ноября 1903 года, пока не ответил ни на один вопрос». Просто «замкнутая натура» Грина требовала совсем другого. То, что он хотел сказать, он скажет потом в своих книгах.

Попытка побега – это готовая глава для любого приключенческого романа. Бывают писатели, всю жизнь жившие тихо (такие как Жюль Верн) и ни в каких приключениях и далеких путешествиях участия не принимавшие. Но есть писатели другого рода (такие как Грэм Грин). Александр Грин - из числа вторых. Через несколько дней после того, как он оказался в севастопольской камере, Грин сумел с помощью надзирателя связаться с волей, где стали готовить побег. Всё должно было выйти как положено в настоящем остросюжетном романе: перекинутая через стену верёвка, извозчик за стеной на пустыре, небольшой парусник, ждущий на берегу, побег за море в другую страну… В нужный момент, когда верёвка была перекинута, Грин бросился к стене, но перебраться на волю не сумел. Верёвка оказалась неподходящей – слишком тонкой и неудобной. Пока он по ней лез, его настигли и принялись стрелять… Следующий побег он совершил через полгода – в Феодосии. Был учтён опыт неудачного побега. Верёвка, казалось бы, была нужной толщины и с частыми узлами - чтобы не скользить. Из гвоздей сделана была «кошка», чтобы цепляться… Но и эта верёвка оборвалась. Побег снова не удался. На волю Грин вышел по амнистии во время революции 1905 года.

В детстве я раза три перечитывал книгу Леонида Борисова, состоящую из трёх повестей («Под флагом Катрионы» о Роберте Льюисе Стивенсоне, «Жюль Верн» и «Волшебник из Гель-Гью»). Позднее я узнал, что «волшебник из Гель-Гью», то есть Грин, имел к Псковской губернии непосредственное отношение (из Гдова была одна из его жён, а сам он служил в Островском уезде).

У Борисова в книге описан такой эпизод: на собрании писателей говорят о современной литературе. Дмитрий Цензор (один из участников  Общества деятелей художественной литературы, его казначей) выкрикивает с места: «Дайте разнообразие! Лирику и немного экзотики!». И тут же доносится недовольный бас Грина: «Болтовня! Надо уметь любить читателя и быть опрятным по отношению к нему! Точка! Поменьше болтовни!». Однако Грина просят точку не ставить и объясниться подробнее. Что он имеет в виду? И тогда Грин припечатывает: «Рассказы пишут впустую, ни для кого, ради чёрт знает чего… В Петербурге живут сто семь беллетристов. И все пишут одинаково, скучно, водянисто. Тёплый жидкий кофеёк…»

Действительно, проза Александра Грина была ни на что, печатающееся в Петербурге, не похожа. Несмотря на морскую тематику, водянистой она уж точно не была.

Один из авторов песен к феерии «Алые паруса» Александр Мирвис (он на альбоме исполняет партию Лонгрена) задался вопросом: о чём самая известная книга Грина? «Уж точно не о капризной девчонке, мечтавшей об атрибутах красивой жизни в духе рекламного лозунга «Я этого достойна!», - ответил сам себе Александр Мирвис. – И не о богатеньком мальчике, который, теша своё самолюбие, эти атрибуты для неё купил. Иначе бы жизнь этой сказки оказалась бы недолгой, как мода на престижную игрушку».

Видимо, авторы песен к «Алым парусам» отталкивались от этих строк Грина о Лонгрене: «Десять  лет  скитальческой  жизни  оставили в его  руках  очень немного денег. Он стал работать. Скоро в  городских магазинах  появились его игрушки - искусно  сделанные  маленькие  модели  лодок,  катеров,  однопалубных  и двухпалубных парусников, крейсеров, пароходов - словом, того, что он близко знал, что,  в  силу характера работы,  отчасти заменяло  ему грохот портовой жизни и живописный  труд плаваний…».

«Когда мы работали над циклом песен к гриновской серии, то поняли, что для нас эта история об игрушках, - объяснил Александр Мирвис. - О тех игрушках, без которых наша жизнь превращается в бессмысленное существование, лишённое чудес, о тех, не играя в которые, по словам Лонгрена, невозможно начать жить…».

Я бы добавил: это не обязательно должны быть престижные игрушки. Наоборот. Иначе они быстро выйдут из моды.

Незаконченная рукопись «Красных парусов», позднее превратившаяся в «Алые паруса», всё время лежала в вещевом мешке военнослужащего Гриневского, когда он служил в Островском уезде – в караульной команде, охранявшей обозы, а потом в роте связи. Эта служба подорвала его здоровье, когда он «целые дни ходил по глубокому снегу, перенося телефонные провода». Существует даже красивая версия о том, что сама идея «алых парусов» пришла ему именно в Острове, когда ему попалась на глаза витрина какой-то лавки. Но сам Грин об этом рассказал иначе: «Эта история, видимо, осязательно началась с того дня, когда, благодаря солнечному эффекту, я увидел морской парус красным, почти алым».

О том, каким образом Грин из Острова попал в Великие Луки (по другим источникам – в Псков), а потом в Петроград, рассказывают по-разному. Существуют две версии. По одной он дезертировал, по другой – уехал в отпуск. Нина Грин (Миронова) – та самая, что родилась в Гдове, в своих воспоминаниях о своём муже написала: «Однажды, изголодавшийся, грязный, завшивевший, обросший бородой, в замызганной шинели, с маленьким мешком за спиной, тусклым зимним утром сидел он в небольшой красноармейской чайной, битком набитой разговаривающими, поющими, ругающимися людьми. Выйдя из чайной, Грин поплёлся в сторону железной дороги. Именно поплёлся, так как от слабости подгибались ноги. На станции поездов не было, лишь на третьем пути стоял санитарный поезд без паровоза. На одной из вагонных площадок Александр Степанович увидел врача…». Нине Грин будут посвящены «Алые паруса».

Грин не бежал, а попросил медицинской помощи (подозревали туберкулёз). На санитарном поезде Грина довезли, предположительно, до Великих Лук, а там устроили врачебную комиссию. Именно тогда он получил двухмесячный отпуск по болезни. Но в Петрограде Александру Грину с его температурой под сорок попасть в больницу не удалось. Вмешался Максим Горький, устроивший Грина в Смольный лазарет.

Перед переездом из Смольного лазарета в Боткинские бараки Грин в апреле 1920 года напишет Горькому: «Дорогой Алексей Максимович! У меня наметился сыпняк, и я отправляюсь сегодня в какую-то больницу. Прошу Вас, если Вы хотите спасти меня, то устройте аванс в 3000 рублей, на который купите мёда и пришлите мне поскорее. Дело в том, что при высокой температуре (у меня 38–40 градусов) мёд – единственное, как я ранее убеждался, средство вызвать сильную испарину, столь благодетельную. Раз в Москве (в 1918 году), будучи смертельно болен испанкой, я провел всю ночь за самоваром и медом; съел его фунта полтора, вымок необычайно, а к утру был здоров». Горький достал не только мёд и чай, но и белый хлеб, масло, кофе. Грин лежал тогда в Боткинском бараке для больных сыпным тифом… Когда он выздоровеет, то переселится в «Дом Искусств» (тот самый,  от которого в 1921 году петроградские литераторы ездили на отдых в Псковскую губернию в Холомки и Бельское Устье) и допишет «Алые паруса».

Грин начинал как автор рассказов-агиток. Тогда его ценили скорее не как писателя, а как эсеровского пропагандиста по кличке «Долговязый». Но он очень быстро превратился в писателя, к которому стали прислушиваться не только малограмотные моряки, с которыми он как бывший моряк умел находить общий язык. Однако даже в самые бурные революционные годы Грин не соглашался вступать вооружённую и уж тем более в террористическую  борьбу. Своих взглядов он не изменил и после Октябрьской революции, и по этой причине вряд ли мог считаться по-настоящему советским человеком и советским писателем. Его слова: «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием» никак не сочетались с линией партии.

Если призывы Грина о помощи до революции и сразу же после неё были услышаны, то к началу 30-х годов ему уже никто не мог или не хотел помочь, включая Максима Горького. Грина объявили «идеологическим врагом». И сделали это его же коллеги-писатели. Позднее, спустя 15 лет после смерти, его объявят космополитом. Ту, кому он посвятил «Алые паруса», посадят на десять лет «за коллаборационизм и измену Родине» (Нина Грин была угнана фашистами на трудовые работы в Германию, а после возвращения попала в сталинский лагерь).

Когда началась борьба космополитизмом, то произведения Грина запретили. Но о самом Грине не забыли. Он сделался символом, с которым надо бороться. Особенно отличился писатель-сказочник Виктор Вождаев, издавший в «Новом мире» в 1950 году статью «Проповедник космополитизма: Нечистый смысл „чистого искусства“ Александра Грина» («из-под пера Грина вышли чудовищные, гнусные страницы»). Тексты литературных критиков тех лет скорее напоминают потоки ругательств («Он был воинствующим реакционером и космополитом», «это была «религия человеконенавистничества, реакционнейшего космополитизма..», «в городах «Гринландии» нет прозаических забастовок, изнурительного труда, ужаса повседневной капиталистической эксплуатации... А.Грин спорил, боролся против революции, против народа и его права на творческую переделку истории...»). Оставалось только вырыть останки Грина из крымской земли и сделать с ними что-нибудь непристойное. Всё остальное с Грином советские борцы за чистоту идеологии уже сделали.

Автор стихов о Красной армии Анатолий Тарасенков в статье журнала «Знамя» «О национальных традициях и буржуазном космополитизме» в том же 1950 году обрушился на «космополита» Грина, а заодно уж и на Леонида Борисова с его «Волшебником из Гель-Гью». По мнению Тарасенкова, в основе творчества Грина «лежало продуманное презрение ко всему русскому, национальному... Выпад Грина... продиктован всем его антинародным мировоззрением - больного фантаста, реакционного романтика... Писатель... был певцом «красивой» лжи, реакционно-романтических иллюзий…».

Когда Грин в 1919 году ползал по снегу в Псковской губернии, согреваясь мыслью, что его ждёт рукопись «Алых парусов», то вряд ли мог представить, какую реакцию могут вызвать его строки у советских писателей и критиков. « А.Грин был добровольным рабом иностранщины, бардом англо-американской буржуазной «цивилизации» и «морали»,- написал Виктор Вождаев. Да и всё остальное у Вождаева в том же духе: «В творчестве его нет ни чистоты, ни гуманизма…», «остаётся мрачная, безнадежная злоба реакционера, ненавидящего народ»…». Что ж, Виктор Вождаев очень постарался втоптать имя Александра Грина в грязь. Наверное, в 1950 году ему кто-то даже поверил. Как и Анатолию Тарасенкову, назвавшему Грина «архиреакционным романтиком».

Советские идеологи и их подручные не случайно выбрали одной из своих мишеней именно Грина и его «Гринландию». Советским и уж тем более партийным его творчество действительно не было.

Меньше чем за год до смерти Александр Грин написал в письме: «У нас нет ни керосина, ни чая, ни сахара, ни табаку, ни масла, ни мяса. У нас есть по 300 гр. отвратительного мешаного полусырого хлеба, обвислый лук и маленькие горькие как хина огурцы с неудавшегося огородика, газета “Правда” и призрак фининспектора… Я с трудом волоку по двору ноги. Никакая продажа вещей здесь (в городе Старый Крым. – Авт.)  невозможна; город беден, как пустой бычий пузырь…».

Грина не печатали. Есть было нечего. Дикость происходящего подчёркивало то, что Александр Грин ходил на охоту, вооружившись луком и стрелами, пытаясь раздобыть себе и жене хоть какое-то пропитание. Символическое окончание жизни писателя-романтика.

Между чёрной и белой есть красная полоса,
И где-то поблизости – алые паруса.
Но ветер – встречный, и он освежает память.
У штурвала юнга учится ветром править.
У серого мыса застыл трёхсоттонный бриг.
Едкий туман во все щели проник.
В одной голове меняются полюса.
Между чёрной и белой – нейтральная полоса,
А на ней звучат нейтральные голоса.

Если ты на ногах, то сбиваешься с ног.
Человек человеку – морской волк.
Он смотрит на берег во все глаза.
Между чёрным и белым был тот, кто спасал.