Хромая из храма, раздели радость: на четыре, а, если можешь, на шесть

Когда Довлатов говорил, что его любимый писатель – Куприн, то в этом чувствовалось нежелание уподобляться  тем, у кого в любимых писателях числятся Толстой, Джойс, Набоков. Скромнее надо быть. Пусть любимым писателем будет Куприн с вечной репутацией беллетриста. Однако почему именно Куприн? Напрашивающийся ответ: потому что тоже много пил. Но мало ли пьющих писателей? Склонность к единоборствам и к общению с городскими низами – это уже ближе к делу. И всё же важнее писательская интонация. Это интонация человека, который, вроде бы, на многое не претендует, скромничает, и в то же время пристально вглядываясь в окружающую действительность, явно стремясь к неброским, но существенным обобщениям.

В Псковской губернии Александр Куприн бывал неоднократно – проездом или приезжая специально, по приглашению своего хорошего знакомого писателя Виктора Муйжеля (о нём я написал 9 августа), которому покровительствовал. У Муйжеля в Печорах было что-то вроде дачи (в Печорах он сменил три дома, пока не остановился в том, в котором можно было поселиться постоянно). Куприн приезжал к Муйжелю в Печоры в гости летом в 1908 и 1909 годах. В годы Гражданской войны Куприн тоже был поблизости – служил в войсках Юденича, вместе с генералом Красновым (см. текст от 4 сентября) редактируя армейскую газету «Приневский край». Но самое нашумевшее посещение Куприным Пскова произошло в январе 1910 года. Эта история, если составлять рейтинг псковских окололитературных событий, описанных в псковских СМИ, непременно войдёт в тройку самых популярных.  Особенность её в том, что это не просто незначительный путевой эпизод, случившийся 20 января, а история с продолжением. В ней есть завязка, кульминация, развязка. Как будто это случилось не в жизни, а придумано за писательским столом.

Александр Куприн ехал из Новгородской губернии на поезде в Ригу и пропал. Жена стала беспокоиться. Но вскоре знаменитый писатель нашёлся – в Пскове. Перепутал поезда и оказался на псковском вокзале без денег.

Куда идёт русский писатель, когда оказывается на псковском вокзале в затруднительном положении? Правильно, в псковскую газету. Так случилось летом 1921 года с Ходасевичем (см. блог 8 августа). Куприн пришёл в редакцию газеты «Псковская жизнь», размещавшуюся в том же доме, в котором в 30-е годы до своего ареста будет служить Рокоссовский, командуя 5-м кавалерийским корпусом (см. блог 3 августа). Подробности той купринской истории в воспоминаниях разных людей не во всём совпадают. То ли Куприн написал на псковском  вокзале короткую заметку «В трамвае» (и это был не псковский трамвай, ходивший в Пскове вплоть до Великой Отечественной войны), то ли он её сочинил прямо в редакции. В любом случае, текст мгновенно, на следующий день, опубликовали – на первой странице. Куприн сразу же получил гонорар, купил на него билет до Риги, добравшись туда без приключений. Предыдущее приключение, судя по всему, он организовал себе сам, по обыкновению в дороге общаясь с любопытным типом – на этот раз с «железнодорожным вором». Вор оказался разговорчивый, выходил на каждой станции в буфет. Вслед за ним выходил и Куприн. Трезвость не входила в число его добродетелей. После очередного выхода в буфет Куприн перепутал поезда и приехал вместо Риги в Псков. Если бы не перепутал, никакого рассказа «В трамвае» не было бы.

Это перекликается с байкой Сергея Довлатова, в которой, правда, действие происходит не в трамвае, а в автобусе: «Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так. Выпил я лишнего. Сел, тем не менее, в автобус. Еду по делам. Рядом сидела девушка. И вот я заговорил с ней. Просто чтобы уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан «Приморский», бывший «Чванова». Я сказал: - Любимый ресторан Куприна! Девушка отодвинулась и говорит: - Оно и видно, молодой человек. Оно и видно».

Рассказов с одинаковым названием «В трамвае» у Куприна существует два. Один – канонический, из собрания сочинений, впервые опубликованный 4 апреля 1910 года в газете «Утро России», а другой – тот самый, псковский, напечатанный в «Псковской жизни» 21 января 1910 года. Начало одинаковое. Лирический герой оказывается на углу Литейного и Невского. Псковский вариант намного короче. С одной стороны, это как бы заготовка для будущего более пространного рассказа. И в то же время, на мой взгляд, псковский вариант более цельный. В нём нет «литературщины». Это как если бы импрессионистский акварельный рисунок стали бы переделывать в большую картину маслом в духе художников-передвижников.

В рассказе из «Утра России» герой видит кондуктора и рассуждает: «И вот вся наша планета, прекрасная Земля, представляется мне маленьким трамваем, несущимся по какой-то загадочной спирали в вечность. Вагоновожатый впереди неё – незримое никем, покорное своим таинственным законам Время. Кондуктор – Смерть». В зарисовке из «Псковской жизни» всё проще и изящнее. «Ну почему здесь суетится кондуктор? И на каждом мне шагу встречается он. Может быть, он чиновник, может быть он мгновенная власть – но я ухожу из трамвая, и люди, давшие мне случайную радость или мгновенную печаль, ушли навсегда и кондуктор говорит: - Каменноостровский. У кого синие билеты – пора выходить». Здесь нет всех этих многозначительных слов, написанных с большой буквы – Смерть, Время… Зато есть «мгновенная власть» и «мгновенная печаль».

Псковский вариант заканчивается так, как мог бы закончить рассказ Довлатов: «…А там сидела в это время женщина, с такими нежными глазами, что, может быть, судьба моя была в её руках, но кондуктор сказал – выходите…».

О посещении Куприным Пскова написала не только «Псковская жизнь». Через день, 22 января 1910 года, в московской газете «Русское слово» (фактически её редактировал известный фельетонист и театральный критик Влас Дорошевич) рядом с заметками «Растрата в азовско-донском банке», «Аресты и обыски в Воронеже», «Борьба с азартом в Минске» и прочими появились две телеграммы из Пскова «от наших корреспондентов». В первой, датированной 21 января, говорилось: «Вчера проездом из Петербурга в Ригу здесь целый день пробыл А.И.Куприн. В последнее время писатель гостил в Новгородской губернии, в имении приятеля, много охотился. От пребывания в деревне у Куприна остались самые лучшие воспоминания. В Пскове Куприн побывал в трактире «Китай» и других трущобах и познакомился с бытом босяков. Затем Куприн посетил редакцию «Псковской жизни», где среди разговора экспромтом написал рассказ «В трамвае», напечатанный в сегодняшнем номере газеты. Вечером, приехав на вокзал, писатель прошёл в зал третьего класса и там, смешавшись с «серой» публикой, вёл беседы до отхода рижского поезда». Вторая телеграмма из Пскова, тоже датированная 21 января, была помещена в газете с подзаголовком «Кощунственное изображение»: «Во вчерашнем заседании комитета по созыву в Новгороде археологического съезда епископ Андроник сообщил, что в соборе исторического села Грузина, в изображении Богоматери обнаружено кощунство: лики Богоматери и Божественного Младенца представляют из себя точные портреты Настасьи Минкиной и её сына. В складках ризы Богоматери изображено лицо графа Аракчеева. Икона из храма убрана».

Каким-то образом маленькая заметка Куприна в провинциальной газете долетела о Максима Горького на остров Капри, о чём он в феврале 1910 года напишет Александру Амфитеатрову, ругая роман «Королева Отртуда»  Фёдора Сологуба за то, что тот сделал текстуальные заимствования из романа «Бессмертный идол» Викторьен де Соссей, ругая книгу «Послание России»  Инглиша Уоллинга, но неожиданно положительно выделяя несколько купринских строк в псковской газете: «Недурён поручик Куприн в редакции «Псковского листка». Действительно, недурён.

О похождениях Куприна, пьяного или трезвого, в разных воспоминаниях написано не меньше, чем о похождениях Довлатова. Не уверен, что всё описанное – правда. Но некоторые вещи звучат правдоподобно. К примеру, пишут, что однажды – в юности - Куприн сбросил в воду полицейского, а однажды даже участвовал в налёте на богатую квартиру. По натуре он был авантюрист. Решился на сотрудничество с Лениным. Правда, оно не удалось, слишком уж отталкивающее впечатление произвёл на него Ильич.

Или вот ещё один случай, описанный журналистом Юрием Григорковым: «В нашей газете одно время работал генерал Адариди (Август-Карл-Михаил Адариди, генерал генерального штаба и писатель – Авт.), начальник той дивизии, в которой был полк, где служил капитан Куприн. Он говорил автору этих строк: «У меня была огромная папка, где были собраны все бесчинства капитана Куприна. Было бы интересно сравнить эту папку с повестью Куприна "Поединок". Мы нашли бы там всех его героев во главе с Ромашовым». Как правило, «бесчинства» Куприна были связаны с его вспыльчивостью, которую он сам называл «татарской». Возможно, как раз вспыльчивостью объясняются противоречивые воспоминания о Куприне. Тот, кто застал вспыльчивого Куприна, вспоминает одно, а тот, кто не застал – совершенно противоположное.

Юрист Владимир Кузьмин-Караваев, в 1919 году заведовавший продовольственным обеспечением Северо-Западной армии, рассказывал, что Краснов и Куприн, работая в газете Юденича «Приневский край», часто ссорились: «Как могли они не ссориться? Большой писатель в маленьком чине и маленький писатель в большом чине, это же естественно!» Сам Куприн о своём непосредственном начальнике Краснове написал так: «Воспоминания о нём у меня самые благодарные, почтительные и дружеские».

Куприн был, безусловно, авантюрист (для писателя это скорее похвала). Часто ввязывался в рискованные предприятия, типа полётов на аэроплане. И разве не авантюрой было в разгар «красного террора» идти на приём к Ленину? «В первый и, вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку с единственной целью - поглядеть на  него», - вспоминал Куприн в 1921 году. Впрочем, шёл он всё-таки не в музей, а просить о помощи в издании газеты «Земля».

Это был странный визит, учитывая то, что Куприн был автором опубликованного 22 июня 1918 в  газете «Молва» очерка «Михаил Александрович»,  где он сочувственно отзывался о великом князе Михаиле Александровиче Романове, выделяя его «исключительную доброту и доверчивость». О прочих Романовых Куприн в том очерке говорил совсем по-другому: «Почти все Романовы были мстительны, эгоисты, властолюбивы, неблагодарны, двуличны, жестоки, трусливы, вероломны и поразительно скупы. В Михаиле Александровиче нет ни одной из этих наследственных черт». Напечатанного было вполне достаточно, чтобы попасть под арест как «агитатора за восстановление на троне Михаила». Куприн пробыл под арестом три дня. За это время жена Куприна, выяснявшая судьбу мужа, получила от какого-то матроса по телефону ответ: «Куприн? Расстрелян к чёртовой матери!». Но его, в отличие от Михаила Александровича, погибшего ещё 13 июня 1918 года, не расстреляли, а наоборот – выпустили 4 июля 1918 года. Спустя полгода Куприн придёт на приём к Ульянову-Ленину.

В начале 1919 года Куприн легко получил право на аудиенцию, явился к 9 утра в Московский кремль, поднялся по «грязной, пахнущей кошками лестнице» и оказались  в приёмной – «жалкой, пустой, с грязными окнами, с деревянными скамейками по стенам». Куприн запомнил Ленина кривоногим (хромающим на обе ноги), опрятным, свежим, с приятным мужественным голосом … Куприн даёт неожиданную характеристику ленинской внешности, отмечая «молодые и румяные щёки» и восклицая: «Какое великолепное здоровье!» (и это спустя полгода после покушения на Ленина). В купринском описании визита в Кремль нет вроде бы ничего страшного. Однако Куприн, многое в своей жизни повидавший, потом написал: «Ночью, уже  в постели, без огня,  я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался…В сущности, - подумал я, - этот человек,  такой простой,  вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона,  Тиберия,  Иоанна Грозного. Те, при  всём своём душевном  уродстве,  были всё-таки людьми,  доступными  капризам дня и колебаниям  характера. Этот  же - нечто вроде камня, вроде утёса,  который оторвался от горного  кряжа и  стремительно катится вниз,  уничтожая  все на своем  пути. И при том - подумайте! - камень,  в силу какого-то волшебства - мыслящий! Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая – уничтожаю». Напугало Куприна ленинское "полнейшее спокойствие, равнодущие ко всякой личности".

В общем, тот визит стал для Куприна определяющим. Жизнерадостный писатель перестал колебаться и перешёл на сторону белых (его мобилизовали, когда он жил у себя в Гатчине). В своём автобиографическом произведении 1928 года «Купол. Св. Исаакия Далматского», написанном в эмиграции в Риге, Александр Куприн расскажет о своей встрече в 1919 году в Гатчине с представителями Талабского полка (в 1-м батальоне служили рыбаки с Талабских островов Псковского озера): «Я... не утерпел, чтобы не поточить язык:  А вы сами псковские будете? Мы-то? Псковские. - Скобари, значит? - Это самое. Так нас иногда дражнят». Не знаю, есть ли в русской литературе более раннее употребление слова «скобарь»?

«Я пламенный бард С.-З. армии, - написал Куприн в «Куполе Св. Исаакия Далматского». - Я никогда не устану удивляться её героизму и воспевать его…». По этой причине «Купол…» во времена СССР у нас не печатался. «Пламенный бард» армии Юденича не вписывался в устоявшиеся представления о жизни и русской литературе.

Произведения Куприна, помимо всего прочего, очень хороший способ определить литературные вкусы. Взять хотя бы хрестоматийную «Суламифь». «Уж казалось бы Куприн, такой любимый мой писатель, написал „Суламифь“, хотел превзойти библию, - говорил Сергей Довлатов: - и свалился в такую пропасть, пошлость и краснобайство, что просто неловко читать про все эти сосцы и перси. Возникает ощущение, что в этих темах и прямота коробит, и затемнение вызывает протест…». А вот писатель, которого можно назвать полной противоположностью Довлатову – Дмитрий Быков: «Суламифь» - лучшая купринская вещь о любви, куда цельней и ярче слащавого «Гранатового браслета»; сила страсти тут такова, что эта страсть уже сама по себе - целебное, лучшее средство против русской депрессивной анемии».

У каждого – свои лекарства. Средств от депрессии в мире не счесть, но нет ни одного универсального. В конце жизни Куприн хотел только одного – вернуться из эмиграции на Родину. После того, как за него похлопотал нарком внутренних дел Николай Ежов, его пустили в СССР умирать. В тот момент не было в мире лучше страны, в которой можно было умереть.

Похоронили Куприна рядом с могилой Тургенева.

Хромая из храма,
Раздели радость: на четыре, а, если можешь, на шесть.
Это старая травма.
А новых - по пальцам не перечесть.
Зря ты рыдала.
Вся романтика смылась, подобно гриму –
Не найдя идеала.
И осталась чистая радость, как ты говорила.
Она неслышно подкралась.
Круг людей пополам разделён.
Раздели радость
На четыре, на шесть, а если можешь – на миллион.

Возвращаясь в храм,
Не спеши переступать порог.
Сыграй одну из драм.
Пропусти рюмку, гол, электричку, ток.
И дай какой-нибудь несчастный зарок.