Исчезает в тумане остров Буян. Для смуты мало смутьянов-славян

Книгу «Остров Буян» в областной библиотеке в детстве я достал с трудом. Тогда она была на всю библиотеку одна, и всё время находилась «на руках». Долгое время в СССР она вообще не издавалась. Ещё до того, как я её прочёл в классе шестом-седьмом, я слышал, что этот роман Степана Злобина «про настоящий Псков». Наконец, я дождался «Острова Буяна». Это был пухлый том с истрёпанными пожелтевшими страницами и с обложкой, на которой уже не видно было ни названия, ни фамилии автора.

«Остров Буян» - это роман о самом знаменитом псковском восстании 1650 года. Иногда об этом восстании говорят, сравнивая его со знаменитым "медным бунтом", но между этими двумя событиями нет почти никакого сходства – кроме того, что оба происходили при одном царе Алексее Михайловиче. «Медный бунт» в Москве длился часов семь. Это была вспышка гнева, жестоко подавленная. Псковское восстание вспышкой не ограничилось. Город самостоятельно управлялся примерно полгода – с февраля по август 1650 года.

В русской литературе не так много известных художественных книг, действие которых почти полностью происходит в Пскове. «Остров Буян» - одна из таких книг. Степан Злобин темой народных волнений по-настоящему увлекался. Начиная сочинять исторический роман о Пскове, он переключился на другое историческое событие, написав роман «Степан Разин» (его самого, когда он учился в начале 20-х годов в Брюсовском институте, называли «Степан Разин»). И только значительно позднее Злобин снова вернётся к псковскому восстанию, будет этот роман издавать и редактировать, редактировать и издавать.

Псковское восстание у Злобина – не только выражение недовольства. Первоначально это что-то праздничное, сказочное… Отчасти это природное явление: «Псков гудел пасхальными колоколами… и  посадские зубоскалы переводили колокольные песни на  свой лад, подслушав в них затейные слова. "Испекли  оладьи, испекли  оладьи!" -  хвастали  серебряные язычки Предтеченского девичьего монастыря. "Да-ай! Да-ай!" - по-бычьи мыча, просил большой колокол. "Брел  боярин  по  дор-роге,   тряс  боярин  бород-дой!"   -   болтливо рассказывали колокола Троицкого собора в детинце. Праздничные  дудки, волынки,   балалайки  подпевали,   поддудукивали, подтренькивали колокольному трезвону. Река Великая лежала, грозно вздувшись, готовая вот-вот взломать лед...»

Восстания и бунты в своих книгах Злобин обойти вряд ли мог. Мать писателя Лидия Ядринцева при царе попала в Бутырскую тюрьму, а потом её отправили на вечное поселение в Туруханский край. Отец Павел Злобин при царе как эсер тоже был этапирован в Сибирь, а при большевиках в 1922 году приговорён к смертной казни на процессе социа­листов-революционеров (приговор потом пересмотрели). Всего при большевиках Павла Злобина арестовывали не менее пяти раз. Дед Степана Злобина Николай Ядринцев писал фельетоны в «Колоколе» Герцена. Сам Степан Злобин тоже попал в Бутырку, но не при царе, как мать, а при большевиках. Ему припомнили, что в ранней юности он был левым эсером, а позднее называл себя анархистом. В 1924 году он провёл два месяца в тюрьме, а потом отправлен в ссылку в Башкирию (позднее он напишет роман «Салават Юлаев», где главным героем будет ещё один бунтарь).

Псковское восстание 1650 года было не похоже на «медный бунт» не только тем, что длилось долго. Подавляли  недовольство тоже иначе. В Москве и окрестностях людей топили в реке, а многих выживших изощрённо казнили. В Пскове всё закончилось по-другому.

По аналогии с «медным бунтом» псковское восстание можно было бы назвать «хлебным», потому что первоначально народ возмутился ценами на хлеб.

С самого начала это были не просто внутренние волнения, а события международного значения - в них была вовлечена Щвеция. Россия обязалась продать Швеции 12 тысяч четвертей хлеба по ценам псковского хлебного рынка. Хлеб закупал псковский купец Фёдор Емельянов. Разовая скупка зерна привела к тому, что хлеб подорожал в полтора раза. Народ возмутился. Двор Емельянова разгромили, а приехавшего за хлебом шведа Нумменса под стражей отправили в монастырь. В Снетогорский монастырь. Городом с начала весны стали управлять две силы - прежний воевода и «всегородная изба», причём чем дальше, тем больше власти принадлежало «всегородной избе», то есть восставшим, среди которых выделялись староста площадных подьячих Томила Слепой, ремесленники Гаврила Демидов и Михаил Мошницын и стрелец Прокопий Коза. Стрельцы в этом восстании были важной силой.

Некоторые историки говорят, что происходящее тогда в Пскове было очень похоже на «Псковскую вечевую республику». Всё-таки, со времён ликвидации веча прошло почти полтора века. Другие говорят, что о вечевых порядках в Пскове к тому времени давно забыли, и происходящее скорее напоминало смуту начала века. Не думаю, что вечевые традиции были забыты навсегда. О них даже до сих пор изредка вспоминают. Если почитать «Большую челобитную» восставших, то можно увидеть, что там есть пункты, которые отсылают к порядкам, существовавшим до присоединения Пскова к Москве (например, желание судить псковичей в Пскове). Отношение псковичей к приезжим до сих пор бывает настороженное, особенно к москвичам. Стрелец Прокопий Коза весной 1650 года ясно дал понять, кого он считает врагом: «С немцами нам войны нет, но нам те немцы, которые с Москвы будут по наши головы».

В это же время восстали и новгородцы, но их восстание быстро подавили, воспользовавшись тем, что московские войска князя Ивана Хованского  пропустили в город. Псков такой возможности Хованскому не дал, и началась осада, она же блокада.

Каких-то чрезмерно радикальных требований восставшие не выдвигали. В основном, это было требование уменьшить налоги, вовремя выдавать жалованье служилым людям, наказать проворовавшихся… Когда князь Иван Хованский в войском подошёл к стенам Пскова, то обнаружил, что против него выступают не только горожане, но и жители окрестных деревень («полноте и того, что обманул Новгород и вошёл в город, а их, пскович, не обмануть»). Так называемая «псковская вольница» пробуждалась на глазах – даже среди тех, кто о ней недавно и думать не думал.

У Хованского не было сил, чтобы взять Псков штурмом (вокруг Пскова расположилось меньше трёх тысяч человек). Но и у восставших не было сил, чтобы одержать победу над Москвой. К тому же, среди восставших начались разногласия. Они были неизбежны и связаны как с разным имущественным положением псковичей, так и с разными взглядами на союзников (надо ли в борьбе с царскими войсками сотрудничать с поляками или это предательство?). Восставшие утверждали, что «хлеба и запасов будет лет на десять». Но никаких десяти лет в запасе у восставших не было. Не было и десяти месяцев.

Много лет спустя в самом центре Пскова, на Торговой площади – там, где сейчас площадь Ленина, установят часовню «над убиенными» 12 июля 1650 года. На табличке будет написано: «Во время сего бунта Псковскими мятежниками убито девять человек Псковских Помещиков, а имянно: Феодор Михайлов сын Нащокин, Петр Кирилов сын Сумороцкий, Яков Силин сын Неклюдов, Матфей Фомин и сын его Василий Матвеев, Кирилла Иванов сын Горышкин, Иуда Пахомов сын Сеславин, Варфоломей Прокопьев сын Харламов, Еремей Федоров сын Чиркин, да с ними убит солдат Иван…». Так восставшие, озлобленные многомесячным противостоянием, расправились с «псковскими помещиками». И дело было не только в военных неудачах во время вылазок, но и в плохом управлении. Городские низы, без полноценного сотрудничества с более богатыми горожанами, оказались неспособны управлять городом, особенно в экстремальной ситуации.

В начале августа восставших радикалов во главе с Демидовым и Мошницыным на посту всегородских старост сменили люди с более умеренными взглядами. В Псков пожаловало из Москвы посольство Земского собора, которым руководил не военный, а священник архиепископ Рафаил.  Начались переговоры, где самый спорный пункт касался того, изменяли ли псковичи или не изменяли с поляками? То есть просили ли они у польского короля военную помощь? Идея такая среди восставших действительно высказывалась, но письма в Польшу никто не отправлял.

Восстание закончилось непривычно: крестоцелованием в Троицком соборе, проходившем целых 5 дней («государева указу и нас слушают, чтоб мятеж утолить»). Мятеж действительно утолили, а мятежников, несмотря на пролитую кровь, «простили».

Правда, осенью аресты всё же последовали. По официальной версии, по той причине, что некоторые «прощённые», вроде Прокопия Козы, нарушили уговор, «говорили всякие смутные прежние свои воровские слова, и пскович всяких чинов людей учали наговаривать на всякие злые дела и на прежней воровской завод, чтоб мятеж завесть и кровопролитье по-прежнему…». Всего арестовали 8 человек, но даже их казнить не стали, а отправили под стражу в Новгород. Туда же препроводили их семьи.

В одном из своих выступлений Степан Злобин рассказывал о том, что недовольство псковичей после всего этого не исчезло, его просто загнали вглубь, где «в глуши уездов безраздельно властвовали повстанческие ватаги, расстилалось крестьянское своевольное царство… Здесь можно было мстить – мстить за побитых под стенами Пскова стрельцов и посадских, за повешенных «уездных шишей» из крестьянских ватаг, за нищее горе бесправной бродяжной Руси и за несбывшуюся сказку об острове Буяне».

Судьба писателя Степана Злобина и его семьи тоже напоминает «несбывшуюся сказку об острове Буяне».

В октябре 1941 года Степан Злобин попал в окружение под Вязьмой, был ранен осколком в лицо и попал в немецкий плен, из которого неудачно пытался бежать. Его отправили в концлагерь на территории Польши, где он был освобождён в 1944 году. Многое он потом описал в повести «Восставшие мертвецы», позднее переработанной в роман «Пропавшие без вести». Рассказывать о том, что творилось в немецком плену, в нашей литературе было тогда не принято, но Злобин об этом написал («при помощи уголовных пособников внедрялся в среду пленных во все времена чуждый русскому народу и дикий для советского человека фашистский средневековый бред антисемитизма. Эта смрадная, ползучая плесень пускала свои корешки в расслабленные бедой мозги отчаявшихся, растерянных людей…»). Такая книга в то время в СССР выйти не могла,  в том числе и из-за того, что многие «восставшие мертвецы», прошедшие через немецкие лагеря, попали потом в сталинские лагеря. И всё же Злобин рискнул передать рукопись в Новый мир» Константину Симонову.

Рукопись была конфискована военной прокуратурой. Более того, был расторгнут договор на издание романа «Степан Разин». Степан Злобин в очередной раз попал в опалу, но ненадолго. Следующая опала произошла вскоре после смерти Сталина – в 1954 году, когда он на писательском собрании выступил со словами осуждения того, что творилось в СССР при Сталине. Выступление Злобина объявят «идейно порочным» и снова запретят издавать его книги – старые и новые. Судя по биографии Степана Злобина, бунтарский дух у него остался после всех проработок. Он реагировал на все события, связанные с запретами книг Бориса Пастернака, Владимира Дудинцева, Юрия Домбровского, Лидии Чуковской и многих других. Он не забыл, как в его книге «Остров Буян» на разные голоса звучали псковские колокола.

Между островом Буяном и островом Балаганом
Мелководный пролив – островки либо отмели.
Глядя с воды на скалистые профили,
Думаешь: не хватает здесь урагана.
Доброго урагана.

Колокольный голос тянет-потянет
И вытянуть обязательно сможет.
Но вольная песня себе же дороже.
Запевают её островитяне.
Им не хватает урагана доброго,
А злой обходится дорого.

Солнце попало в лапы капкана.
Исчезает в тумане остров Буян.
Для смуты мало смутьянов-славян.
Не бывает доброго урагана.