История переменчива и ведёт себя неразборчиво – особенно к концу дня рабочего

Несколько лет назад псковские краеведы предложили переименовать Красную (Сутоцкую) волость Себежского района Псковской области в Бунинскую. Я тогда пошутил, что как бы в порыве энтузиазма себежский памятник Зиновию Герду не снесли, и не установили бы взамен памятник Ивану Бунину. Хотя то время в июле-августе, которое провёл Иван Бунин в 1912 году под Себежем, прошёл для писателя действительно плодотворно.

Однажды меня неосторожно позвали на «Бунинские чтения» в Себеж (с тех пор предусмотрительно не приглашают). Мне запомнились деревенские мужики, стоящие возле Дома культуры деревни Сутоки. Они весело переговаривались: «Пушкина я ещё помню, а его, Бунина, уже нет». - «Вот и изучай его. А то копаешься в своей картошке, помрёшь и ничего не узнаешь».

Поездка получилась запоминающейся. Вначале мы слушали доклады литературоведов, а потом отправились «по историческим местам», туда, где Иван Бунин отдыхал и работал (достаточно упомянуть его стихотворение «Псковский бор»). «…Достойны ль мы своих наследий? // Мне будет слишком жутко там, // Где тропы рысей и медведей, // Уводят к сказочным тропам, // Где зернь краснеет на калине, // Где гниль покрыта ржавым мхом // И ягоды туманно-сини // На можжевельнике сухом».

На тех «Бунинских чтениях», в частности, говорили о том, что имя Бунина в последние полвека постоянно оказывалось в чьей-то тени. Родился в один год с Лениным, умер в один год со Сталиным. Когда надвигался очередной бунинский юбилей, государство предпочитало отмечать что-нибудь более идеологически подходящее. И это хорошо. В противном случае получается какой-нибудь фильм «Солнечный удар», где Никита Михалков попытался скрестить рассказ Бунина с публицистикой его же «Окаянных дней». Не обязательно даже снимать фильм. Достаточно подобрать несколько подходящих бунинских фраз из «Окаянных дней» в защиту стабильности. Это дело пяти минут. Из чего будет следовать, что никакие перемены России не нужны.

Под Себежем Бунин оказался, когда до «окаянных дней» и лет ещё оставалось время. В июле-августе 1912 года он гостил в имении Клеевка (местные жители чаще называют это место «КлЮЁвка») у помещицы Марии Миловидовой. О том, в каком именно месте останавливался Бунин, выяснил несколько лет назад краевед Натан Левин. Оказалось, что имение Клеевка располагалось неподалеку от озера Сутоки в селе с одноименным названием - центре Сутоцкой волости Себежского уезда, до 1924 года входившего в состав Витебской губернии. Само основное здание усадьбы до наших дней не достояло, но табличку с упоминанием Бунина всё-таки повесили на историческом месте – на одном из каменных домов, принадлежавших Марии Миловидовой (огромные окна-арки, сбоку наверху прилажен скворечник…). Теперь там школьный спортзал. Когда мы туда ездили, я в него вошёл, вышел и, не удержавшись, снова вошёл, изобразив бросок сверху в баскетбольное кольцо. При Бунине, правда, кольца не было – он предпочитал другие игры.

В Клеевку Бунин приехал не один, а с женой и племянником. Пригласил его туда псковский поэт Александр Черемнов (его называли приёмным сыном помещицы Миловидовой).  Поначалу с погодой отдыхающим не везло. Бунин в середине июля писал в Одессу художнику Петру Нилусу: «Я вял и бесплоден. Жить здесь очень приятно. Край оригинальный - холмистый, лесистый, пустынный, редкие маленькие поселки среди лесов, хлебов мало. Но погода была почти все дни дурна. Я простудился, немножко повалялся в насморке. И всё только читаю». Однако вялость скоро прошла. По словам будущего нобелевского лауреата, в Клеевке он сочинил «очень много стихотворений, а также и по беллетристике…». И не обязательно стихи были про «псковский бор». Бунин тогда был немного увлечён Востоком.

Десять дней назад, 19 августа, я здесь поместил небольшой текст об историке Василии Татищеве, родившемся в селе Боредки Островского уезда. Так вот, Татищева Бунин цитирует в своих «Окаянных днях»: «Брат на брата, сыневе против отцев, рабы на господ, друг другу ищут умертвить единого ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведущие, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает...». Когда Бунин после Октябрьской революции об этом вспоминал, то подчёркивал, насколько новая гражданская война похожа на предыдущие русские гражданские войны. «А сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий "сдвиг" к чему-то будто бы совершенно новому, доселе небывалому! – добавлял он. -  Вся беда (и страшная), что никто даже малейшего подлинного понятия о "российской истории" не имел…»

Но что такое «подлинное понятие» российской истории? «Подлинность» зависит от идеологии, к которой время от времени приспосабливают (подгоняют) факты. С недавних пор историкам навязывают идеи, что никакой Февральской и Октябрьской революции не было, а была одна революция – Великая. На манер Великой Французской революции. Началась в 1905 (1917?), закончилась в 1921… Но французская революция была буржуазной, а в русской столько всего было намешано. Как, например, совместить буржуазные реформы и политику военного коммунизма?

«Описывая происходящее во время революции в «Окаянных днях», Бунин, глядя на Одессу, выбрал очень точный пример: «Толстой говорил, что девять десятых дурных человеческих поступков объясняются исключительно глупостью. - В моей молодости,- рассказывал он,- был у нас приятель, бедный человек, вдруг купивший однажды на последние гроши заводную металлическую канарейку. Мы голову сломали, ища объяснение этому нелепому поступку, пока не вспомнили, что приятель наш просто ужасно глуп…»

Так часто происходит. Историки спорят, пишут учебники, проводят конференции, защищают диссертации, пытаясь выяснить, почему те или иные политики совершили тот или иной шаг. Рассуждают о «скрытых мотивах», «всемирных заговорах» и тому подобном. Но ведь действительно, многое объясняется обыкновенной или необыкновенной глупостью. Глупостью правителей, глупостью тех, кто этим глупым правителям безоговорочно доверяет. Так и рушатся империи…

Проживая в Клеевке, Бунин много ходил пешком, общался с крестьянами, изучал их язык, нравы… Вскоре в одном из интервью он скажет: «Я сделал ряд интересных наблюдений. У крестьян этой полосы, по моему мнению, в наиболее чистом виде сохранились неиспорченные черты славянской расы. В них видна порода. Да и живут они хорошо, далеко не в тех ужасных некультурных условиях, как наш мужик в средней России…».

Бунина за всю его литературную карьеру много ругали, но это была почти безобидная ругань. Всего лишь газетные статьи («мёртвый писатель», имея в виду его литературный стиль, «порнографический писатель», «устаревший писатель»…). Эти отзывы ему ничем серьёзным не грозили, ведь не был советским писателем, за критикой которого неизбежно следовали «оргвыводы».

Самое страшное, что было – запрет на его книги в СССР, особенно на «Окаянные дни» с их ненавистью к «красному»: «Как только город становится "красным", тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы. Совершается некий подбор лиц, улица преображается. На этих лицах, прежде всего, нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем. И вот уже третий год идет нечто чудовищное. Третий год только низость, только грязь, только зверство».

Бунин навсегда покинул Россию. В августе 1917 г. неизвестный повредил двуколку Марии Миловидовой, и она ехавшая на ней с горки в Сутоках, разбилась насмерть. Через некоторое время больной и живший в бедности Александр Черемнов «...порезал себе вену и принял какой-то яд». Великая революция, что вы хотите…

Окаянные дни и покаянные ночи…
Работа идёт весело.
Закипает варево-месиво.
Кто надо – обескровлен и обесцвечен.
Музы пьяны и смачно хохочут,
Разрывая покой в клочья.
Но смех, как и хмель, - не вечен.
Одна Муза села на шею и ноги свесила.
Отдых тоже начинается весело.
Время кровавым зигзагом отмечено.
Получается красиво, но история переменчива
И ведёт себя неразборчиво –
Особенно к концу дня рабочего.
Но надо ещё дожить до вечера.
Репутация в чужих слезах подмочена
И вынесена на суд обрюзгшей общественности.
Этой ночью всё будет кончено,
И начнётся новый отсчёт вечности.

К началу новорождённой ночи
Карандаш остро отточен.