Левый марш исполняется одной левой

Без Горна никак. Василий Горн, словно связующее звено. Он объединяет несколько тем воедино. С ним, так или иначе, связаны многие герои предыдущих записей. Начиная от газеты «Искра» и заканчивая Булак-Балаховичем. Революционеры, контрреволюционеры, журналисты, поэты, прозаики, бандиты... Чтобы присмотреться ко всему этому, надо обратить внимание на Василия Горна, который умер в эмиграции в Праге в 1938 году, но долго жил и работал в Пскове.

Самая известная книга Василия Горна – «Гражданская война на северо-западе России». Её он издал в 1923 году в Берлине, в предисловии сожалея, что технические возможности не позволили автору написать книгу раньше – потому что материалы были труднодоступны. Однако главный материал этой книги – сам Горн, очевидец и участник многих описываемых событий. Предваряется текст книги пушкинской фразой «В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань…». Как оказалось – можно. Бывший редактор газеты «Псковская жизнь» Василий Горн написал книгу, которую оценили люди противоположных взглядов. Невиданное дело, белоэмигрант, открыто выступавший против советской власти, издал книгу за рубежом, а её отрывки публикуются в советских газетах и книгах. Причина в том, что Горн старался написать правдивую книгу. Всю её большевики издавать не собирались, но отдельные эпизоды их вполне устраивали. В частности, описание событий, происходивших в Пскове в 1919 году. Не всех, но некоторых, - связанных с Булак-Балаховичем, о котором я писал здесь 17 декабря. Горн рассказал о том, что видел на летних псковских улицах своими глазами. Описал палаческие наклонности этого белого офицера, перешедшего со своей частью Из Красной Армии. Горна за это потом не только упрекали, но и обвиняли во лжи. Кстати, обвинения продолжаются до сих пор. Дескать, Булак-Балахович был им оклеветан. Однако попытки показать Горна лжецом, на мой взгляд, неубедительны.

Если бы только один Василий Горн из каких-то своих личных побуждений рассказывал о жестокости Булака-Балаховича. Но ведь об этом свидетельствовали десятки людей – представителей разных, часто враждебных друг другу сил. Более того, сам Балахович этого тоже не скрывал, а наоборот – гордился. К тому же, те, кто обвиняет Горна во лжи, делают это неубедительно. Они ведут себя примерно так, как ведут себя сегодня сталинисты. Сталинисты говорят, что репрессированных были не десятки миллионов, а «всего лишь» несколько миллионов – да и то, наказанных «за дело». Балахович – фигура меньшего масштаба, поэтому о нём говорят, что он вещал не так уж и много (приводится даже список из фамилий лично им повешенных). Оправдание для него приготовлено такое: а как было поступать иначе? На то и Гражданская война. Но казнил он избирательно, чуть ли не из гуманных соображений. А Горн его попытался опорочить.

Типичный пример такого отношения к Василию Горну – статья Сергея Зирина «О судопроизводстве и самосуде белых». Аргументы Зирина такие: а как надо было себя вести, если враги-большевики открыто гордились своими зверствами? (Приводится пример статьи председателя Петроградской ЧК Глеба Бокия, опубликованной  в газете «Северная коммуна»; в ней сообщалось о расстреле 512 человек, обвинённых в контрреволюции). А потом идёт список повешенных или расстрелянных Булак-Балаховичем: Андреев, Голубев, Аршевская, Баренов… Автор считает, что погибших мало. Всего 134 человека, а то и меньше: «В результате коммунистам удалось составить список из 135 человек. Но поскольку в настоящем списке дважды фиксируется одно и то же лицо: Воробьев Пётр Гаврилович (дважды повешенный Балаховичем на Сенной площади), то следует считать не 135, а 134 жертвы. Из этого списка явствует, что 30 человек казнил атаман Булак-Балахович или его подчиненные, 11 человек из 30 указаны в списке, как повешенные или расстрелянные Балаховичем на Сенной площади в Пскове. Жертвы в количестве 19 человек из 30 зафиксированы в списке, как казненные в Гдове и селах Псковской губернии. Из общего списка 104 человека указаны, как члены ВКП (б) и красноармейцы, погибшие в боях на территории Псковской губернии, на других фронтах Гражданской войны, либо явившиеся жертвами крестьянского самосуда – так называемых “зелёных”»,

Зирин пишет, что «утверждение Василия Леопольдовича Горна» по поводу зверств Балаховича «не соответствует действительности. Недаром его отстегал стеком русский офицер в декабре 1920 года в Ревеле за распространение разного рода инсинуаций в отношении Северо-Западной Армии».

То, что какой-то офицер ударил Горна тростью по лицу, вовсе не опровергает его слов. У Булак-Балаховича было много поклонников и сообщников в Ревеле. Он сам там жил в гостинице, пока не перебрался в Польшу. Все оставшиеся в живых его сообщники теоретически могли написать мемуары, в которых представили бы Балаховича незапятнанным и бескорыстным борцом за идею. Однако есть множество других свидетельств – официальных и неофициальных. Польских, советских, белогвардейских… И в них Булак-Балахович однообразно жесток.

И вообще, непонятно, как одно зверство может оправдывать другое. Одни убили 500, а другие «всего» 100. Значит ли это, что вторые гуманнее первых в пять раз? А если мы проведём математическое действие – сокращение, то получится, что одни умертвили 400, а вторые вообще никого. Так, что ли, получается?

Защитники Булак-Балаховича приводят такие вот свидетельства: «Внук запечатлел в своей памяти рассказы своего деда, очевидца казней Балаховича в Гдове: «Мой дед рассказывал, как белогвардейцы собрали на центральной площади жителей города (в числе коих был и он) и публично на виселице казнили советских большевистских руководителей, среди которых оказался и один китаец. Он работал в местном ЧК палачом - пытал и расстреливал обитателей подвалов здания ЧК. Работал честно за паек, трудовой дисциплины не нарушал. То есть по китайским понятиям был он работником на редкость хорошим. Однако ситуации в стране он вполне не понимал, по-русски почти не говорил, а потому всё никак не мог взять в толк, за что же это его так сурово собираются наказать виселицей. Пытаясь оправдаться, обращаясь к военным (тоже ведь русские, новые хозяева города, и чёрт их разберёт, что им надо - работал бы столь же честно и на них, зачем казнить-то?!) он все лопотал с сильным акцентом: “Лаботала-лаботала... лаботала-лаботала...”».

Мысль проста – казнили заслуженно. Китайцев и прочих «интернационалистов». Тем более что публичная казнь к 1919 году уже страха в народе не вызывала. Скорее, любопытство.

Кстати, о любопытстве писал и Василий Горн, когда говорил о том, что среди зевак во время псковских публичных казней было много детей. Горн считал это развращением.

Сергей Зирин в своей статье пишет: «Юный доброволец вспоминал о майских казнях во Гдове: «Брожу по городу… Жаркий солнечный день. По голубому небу медленно плывут причудливые облака. Около старого крепостного вала расправа: расстрелы. На траве бесформенная масса человеческих тел, облитых кровью с перемешанными серыми комочками мозгов. От времени до времени в этой массе судорожно двигается рука или нога. Голов не видно…».

Не думаю, что такая сцена может кого-то оправдать – белого или красного.

«В стороне сидят или стоят люди, ожидающие своей очереди. Они не торопясь, раздеваются и, оставшись в одних рубахах, подходят… Залп из шести винтовок в головы. Снопы вылетающих мозгов, ноги подкашиваются, они падают. Остальные медленно раздеваются, расшнуровывают башмаки… Опять залп. Среди расстреливающих узнаю мальчишку с карабином из передней ЧК. Сейчас он в солдатской форме с жёлтыми погонами. Становится дурно от этой картины, ухожу. А по голубому небу всё так же медленно плывут причудливые облака». Что из сказанного следует? То, что среди расстрельной команды «мальчишка» в жёлтых погонах, которые носили нижние чины Георгиевского полка Северо-Западной армии генерала Юденича, в которой тогда служил Булак-Балахович.

На мой взгляд, это подтверждает слова Горна о том, что публичные казни только озлобляли и пользы не приносили. Во всяком случае, пользы противникам Советской власти, которой в 1917-1918 году служил Булак-Балахович. Вначале выполнил приказ Троцкого, а потом вдруг переметнулся к белым. А победили те, кто контролировал столицы.

И в этом смысле книга Горна, которую с готовностью принялись цитировать большевики, лишь объясняет – почему Красная Армия в то время оказалась сильней. В том числе и потому, что какой-то принципиальной разницы между красными и белыми многие не видели. Часто люди переходили на противоположную сторону. Это, конечно, касается не только одного Балаховича.

Вот как начинает свою книгу Горн, описывая воскресный солнечный день 25 мая 1919 года – день, когда большевики спешно покидали Псков, сдав его белым:

«Всюду шла какая то нервная и бессмысленная возня. По улицам небольшого Пскова метались вооруженные до зубов встревоженные большевистские комиссары, по трамвайной линии ходили непривычные для глаза в город железнодорожные товарные вагоны. В воздух повисло жутко-напряжённое настроение. И только местные городские старожилы, при встрече друг с другом, опасливо оглядываясь по сторонам, не без тайной радости обменивались свежей новостью: «идут!»…

На горизонте города в ясном небе в разных направлениях то и дело вскакивали маленькие комочки белого дыма и, быстро тая, исчезали. То рвалась за городом «белогвардейская» шрапнель.

Большевики спешно эвакуировались.

Собственно, кто «шёл» - толком сначала не знал никто из обывателей. Одни говорили, что это возвращаются прогнанные в ноябре немцы, другие, что на выручку идут «наши», некоторые же уверяли, что идут эстонцы, либо латыши. Только позднее от большевиков стало известно, что на западном фронте произошла «измена»: часть красной эстонской дивизии, заслонявшей Псков со стороны Эстляндии, внезапно перешла к «белым», город вдруг оголился, и к нему быстро продвигаются войска эстонской республики, о которой впервые услышали псковичи».

Понятно, почему большевикам понравились многие страницы этой книги.  В ней некоторые представители белого движения выглядят неприглядно. («Интендант 1-й стрелковой дивизии кап. К. Шахурин окончательно проворовался. Контроль уличил его в продаже казённой муки на сторону и в присвоении оставленного отступающими большевиками разного более или менее крупного имущества»). Таких картинок у Горна много. Он занимал высокий пост в Северо-Западном правительстве, одно время был государственным контролёром Северо-Западного правительства и мог на основе личного опыта рассказать о нравах, царивших тогда в Риге, Ревеле... «…скандальная история получилась с вербовкой добровольцев в армию в Риге, - писал Василий Горн. - Генерал, заведующий там вербовкой, состоял, правда, в непосредственном подчинении адмиралу Колчаку, но набираемые солдаты направлялись в нашу армию, со стороны ген. Юденича, видимо, отпускались туда какие-то денежные суммы, а все неблаговидности проделывались на глазах английских офицеров нашего побережья. Проделка состояла в том, что, получая от англичан в Риге полное довольствие на триста добровольцев, вербовочный генерал на самом деле имел лишь около сотни их, да и те не получали всего того богатства, которое отпускали англичане. Вербовочному бюро были переданы два ящика коньяку, табачные изделия, сахар, бисквиты, белая мука, консервы, сыр, маргарин, сало, фасоль и др. предметы, при чем табачные изделия частью пожертвовали рижские табачные фабриканты. Львиная часть добра или распродавалась, или потреблялась бюро лично, а под видом добровольцев на английский транспорт, направлявшийся в конце августа 1919 г. в Гунгербург, посадили разных чиновников, отправлявшихся в Ревель в надежде найти какую-нибудь службу у сев.-зап. правительства, ехавших из отпуска или командировок наших офицеров и даже несколько спекулянтов, которых около Ревеля на железной дороге поджидал товар и которые, конечно, ни минуты не думали класть свой живот на поле брани. Скандал произошел еще в море, когда выяснилось, что корабль не зайдет в Ревель, а доставит всех «добровольцев» в район армии - в Гунгербург. Особенно, конечно, вопияли спекулянты и чиновники, обманутые в своих действительных намерениях…».

Это уже не зверства взбесившегося офицера. Это корысть, когда «защитники Отечества» стремятся урвать хотя бы кусочек. Обывателям такие вещи бросались в глаза прежде всего. Это было моральное разложение.  Сведения Горна  ценны потому, что он не ставит задачи опорочить кого-то. Но определённо он старался разобраться в причинах поражения. И сваливать всё на кровавую ЧК было бы неразумно. Но ЧК от таких свидетельств Горна не стала менее кровавой.

Пока одни наживались, другие бедствовали. Им даже толком не во что было одеться. Участник этих событий Леонид Зуров, о котором и писал здесь12 декабря, вспоминал:  «Брюки он (солдат Ливенского полка Северо-Западной армии Юденича – Авт.) надевает так: сначала одну штанину, потом другую. Они у него так сносились, что трудно узнать, что было раньше. Сапоги без подошв...». «...выдавали белье, отбитое у большевиков, мне досталась рубаха. Все сильно обносились, но не хотят раздевать убитых... Вчерашние пленные одевались, раздевая новых», - рассказывал стрелок 1-го батальона Aнатолий Енш».

«Сегодня был парад части 1-го полка по случаю их полкового праздника. Много... босых на параде и одеты, как шайка, а не как армия...», - написал в донесении от 12 сентября 1919 года командир Ливенского отряда Климент Дыдоров. И он же сообщал: «Одно время первый полк считался полком мародёров, и только покойник Ф.В. Раден (Фердинанд Раден - командир Либавского полка, погибший в бою 24 октября 1919 г. под Петроградом – Авт.) и в корне изменил хозяйственную часть... и восстановил репутацию полка, особенно, лихими действиями...». Не уверен, что репутацию можно было восстановить.

Уже упомянутый Анатолий Енш (бывший студент, вольноопределяющийся 1-го Ливенского полка СЗА), написал в дневнике осенью 1919 года: «Убивали, чтобы не быть убитым… На фланге налево вплотную подошли, хватали за штыки. Командир батальона пал с застывшей улыбкой и пробитой головой – он не ложился. Дырявым мешком вздувалось тело впереди. Тот солдат не добежал пяти шагов от красных к белым, волоча пулемёт. В лужу под мостом забился раненый и поросёнком визжал. Штыком его достали, он был комиссар. Как туман, упала тишина и завязла в ушах, снопами лежали убитые».

Самое оживлённое время при таких обстоятельствах – когда одни уходят, а другие ещё не пришли. «Высунувшись немного погодя осторожно из окна на улицу, я увидел каких то баб, спешно тащивших на тележках и за спиной мешки с мукой, с картофелем и прочей снедью - очевидно грабились где-то оставленные большевиками продовольственные склады, - рассказывал Горн. - Поравнявшись с моим окном, бабы весело закричали мне: «не бойтесь, барин, теперь ничего, бежали дьяволы, беленьние пришли!» Невольно всплыла в памяти другая, аналогичная картина. Ровно полгода назад, 25 ноября 1918 г. Псков брали у немцев большевики. Пользуясь промежутком между уходом одних и приходом других, вот такие же бабы спешно грабили оставшиеся после немцев склады, весело ободряя себя восторженными восклицаниями: «Слава Богу, красненькие пришли!»

Около 9 час. вечера в город появились цепями эстонские патрули. Псков пал в гражданской войне третий раз…».

К книге Василия Горна прилагались всевозможные прокламации, выпущенные Северо-Западным правительством. Это были обычные агитки наподобие тех, что выпускали в то же самое время большевики: «Спешите же и вы сбросить с себя иго коммунистов и свои силы направить для строительства новой светлой лучезарной жизни, которая уже не за горами и яркая звезда которой разгорается все ярче и ярче (Отдел Агитации и Пропаганды при Совете Министров Правительства Северо-Западной Области России)». Контраст между такими заявлениями о строительстве новой светлой лучезарной жизни и реальной жизнью с похождениями Булак-Балаховича, бедностью и коррупцией был так велик, что, в конце концов, обещанная «яркая звезда» совсем потухла.

Если же вернуться к началу жизни Василия Горн в Пскове, то здесь он появился, как и многие другие критики царского режима, - потому что его сюда сослали. Вначале в 1899 году исключили из Ярославского юридического лицея за антигосударственную деятельность, а потом отправили в Псков под надзор полиции. Таких как он в разные годы в Пскове было довольно много, но редко кто потом здесь оставался надолго. Возвращались к себе домой, отправлялись в столицы или эмигрировали. Но Горн мало того что остался на несколько лет, но постепенно стал заметной фигурой. Первоначально революционной деятельностью продолжал заниматься, входя в социал-демократическую партию. С 1901 года входил в состав Псковской группы содействия газете «Искра». Среди тех, кто имел отношение к созданию в Пскове газеты «Искра», впоследствии оказалось много тех, кто был противником Советской власти и лично Ульянова (Ленина) (о Потресове читайте здесь 31 августа, о Струве 25 октября, а о Мартове 24 ноября). Горн, разумеется, не был такой заметной фигурой, как Мартов, но меньшевиком после II съезда РСДРП тоже стал. И всё же главное его достижение - редактирование газеты «Псковская жизнь». К ней он имел отношение с 1907 по 1918 годы.

«Псковская жизнь» была, наверное, одной из самых передовых газет губернии. Именно там появились публикации об  истязаниях в псковской каторжной тюрьме (читайте об этом здесь 27 июля – в тексте о Короленко). Именно в редакцию «Псковской жизни» в январе 1910 года пришёл за помощью Куприн, когда его обобрали в поезде по пути в Ригу. После этого прямо в редакции Куприн написал рассказ «В трамвае», опубликованный в «Псковской жизни» 21 января 1910 года. Свои первые стихи в «Псковской жизни» Наталья Павлович (читайте о ней 26 ноября). И так далее…

Сосланный в Псков Василий Горн здесь прижился. Одно время был гласным Псковской городской думы, председателем финансовой комиссии (это позднее помогло ему в его ревизорской деятельности в правительстве Юденича). Правда, в Пскове он жил не всегда. С 1909 он был присяжным поверенным Петербургской судебной палаты, юрисконсультом… Но жизнь его всё равно снова привела в Псков. Ему выпала задача описать трагические месяцы Гражданской войны. Вернее, трагикомические. Например, такие: «Погоня за чинами имела впоследствии просто комические результаты. Благодаря системе взаимно-дружеского награждения к концу северо-западной эпопеи в армии (без преувеличения) появились полковники почти юношеского возраста, а генералов на всю армию в 17 тысяч штыков насчитывалось 34, не считая дюжины тех, которых умудрились испечь уже после ликвидации  армии». Тот же Булак-Балахович в Псковской губернии за короткий срок превратился в генерала.

В эмиграции Василий Горн жил в Эстонии, Германии, Чехословакии… Входил в Берлинский и Пражский союз писателей. Публиковался в газетах «Руль», «Свобода России», «Дни», «Эхо», «Голос минувшего»… Работал в газетном отделе Русского заграничного исторического архива в Праге.

…У Горна в книге «Гражданская война на северо-западе России» есть такой эпизод. Эстонцы отбивают штурм Пскова Красной армией. Но настроение в городе по-прежнему подавленное. До города доносится канонада. Перспективы неясные. И в это время отдел пропаганды белых выпускает очередное бодрое воззвание, начинающееся со слова: « «Генералиссимус» Троцкий отдал приказ: не позже вечера покончить с Псковом. Первоначально немногочисленная, выдвинувшаяся, изолированная кучка белых, казалось, была обречена на гибель. Но великая волна, несущая освобождение и свободное устроение России, недаром поднялась в древнем Пскове. Недаром на гребне волны этой гремит на всю северо-западную Россию легендарное имя народного героя «батьки» атамана Балаховича…». А заканчивается словами: «Партизаны, вперёд! Дальше и дальше, по дороге на Москву!..».

Чем ближе поражение, тем громче партизаны.

Переселение душ и живых людей.
Переселенцев становится больше.
Круги по мёртвой и живой воде
Расходятся. Камень брошен,
А потом начинается камнепад.
Любовь поплатилась первой.
У многих в голове сидит циркач-акробат,
И у него расшатаны нервы.
Акробат в голове лезет под самый купол,
И под куполом замирает.
На такой высоте всё внизу выглядит глупо.
Акробат балансирует у самого края.
И тут начинает греметь марш.
Левый марш исполняется одной левой.
Внизу очень важно поймать кураж.
От песни остались одни припевы.
Круги в глазах. Продолжается камнепад.
Правый марш исполняется одной левой.
Зал внизу страхом объят.
От песен остались одни припевы.

Марш в голове звучал слишком громко.
Акробат сорвался, но он был со страховкой.