«Меж юношей безумных» попадаются безумные старики. Не у всех у них вовремя вырастают клыки

О Юлии Мартове (Цедербауме) обычно вспоминают в связи с Ульяновым (Лениным). В Псков в 1900 году Мартов тоже приезжал к Ленину – создавать газету «Искра». Но стоит знать, что история его взаимоотношений со Сталиным ещё интереснее. Мартов, наверное, единственный человек, кто судился со Сталиным. И это было уже в те времена, когда Сталин в Советской России был влиятельной фигурой – членом правительства. О Сталине как уголовнике, грабившем до революции банки, впервые в печати заговорил именно Мартов.

Это было 18 марта 1918 года. Мартов в газете «Вперёд» опубликовал статью о том, «что кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода, хорошо известно хотя бы тому же г. Сталину, который в свое время был исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприациям» (журналистикой Мартов занимался с юности и одно время был даже корреспондентом «Петербургских ведомостей» и «Нового времени»).

Сталин (Джугашвили) возмутился и подал на Мартова в Революционный трибунал – за клевету («С такими обвинениями, с какими выступил Мартов, можно выступать лишь с документами в руках, а обливать грязью на основании слухов, не имея фактов - бесчестно»). И вот Сталин и Мартов встретились в суде. Суд был, конечно, особенный – революционный. Но даже там требовались свидетельские показания. Об этом процессе в печати, в том числе и партийной газете «Правда» - в статье «Дело Мартова» - упоминали. Если судить по этой заметке, Мартов и на суде продолжал настаивать на своём, бросив «обвинения т. Сталину в исключении его из партийной организации за прикосновенность к экспроприациям». Мартов ссылался на решение от 1908 года областного комитета Закавказья об исключении Бакинского комитета С-Д (в котором состоял тогда Сталин).

О налёте на инкассаторов, в организации которого подозревался Сталин, написано во многих книгах. Но если говорить коротко, то короче чем околоточный надзиратель не скажешь: «Протокол. 1907 года, июня 13 дня, гор. Тифлис. Я, околоточный надзиратель 4-гоучастка Светлаков, составил настоящий акт в следующем: сего числа, в 11 часов злоумышленники, пользуясь общей паникой публики и невозможностью дать сопротивление конвоя и среди поднявшегося от взрывов дыма и удушливых газов, схватили мешки с деньгами, которых, по заявлению кассира Курдюмова, было 250 тысяч рублей, открыли в разных концах площади револьверную стрельбу и вместе с деньгами скрылись. От взрывов снарядов выбиты все стекла домов и магазинов по всей Эриванской площади…». В марте 1918 года надо было в большевистском суде доказать, что к вооружённоум налёту был причастен Сталин. И Мартов взялся за это дело.

Судя по статье в «Правде», Мартов хотел, чтобы на суд вызвали свидетелей - Джибладзе и Рамишвили. Сталин считал, что можно обойтись и без них (где их найти?). С Закавказьем в то время взаимоотношения были непростые. Тем не менее, решено было свидетелей поискать. Задача выполнить поручение досталась социал-демократу и историку Борису Николаевскому. Это был тот самый Николаевский, который, оказавшись в эмиграции и лишённый советского гражданства, позднее напишет целую книгу «Тайные страницы истории», в которой в том числе рассказывается и о том, откуда до революции брали деньги большевики.

Николаевский обнаружил свидетелей, записал их показания, подтверждавшие слова Мартова, и вернулся в Москву. Но за это недолгое время протоколы первого заседания суда куда-то исчезли.

Думаю, что в этом процессе всё же победил Мартов. Когда большевики поняли, что опровергнуть его слова будет сложно, они просто поменяли тактику. Ревтрибунал решил, что дело по обвинению Мартова в клевете не подсудно революционному трибуналу и оставил его без рассмотрения. До того как нашлись свидетели, дело было подсудно, а потом вдруг перестало быть. Чтобы хоть как-то наказать Мартова, ему вынесли «общественное порицание» за оскорбление Советского правительства. Это было ничто. Стало понятно, что аргументов, опровергающих слова Мартова по существу, у Сталина и других большевиков не нашлось.

Имеется и другая версия произошедшего. Будто бы Сталин вынужден был признать своё исключение из партии РСДРП «за экспроприацию», но утверждал, что оно было незаконно, потому что в Тифлисе, и в Баку организации РСДРП контролировались меньшевиками.

Сталин впрямую об участии в «эксах» нигде не говорил, но в некоторых его статьях проскакивают такие фразы: «У народа не было, либо было слишком мало оружия, — как бы вы сознательны ни были, голыми руками против пуль не устоять! Да, справедливо ругали нас, когда говорили: деньги берёте, а оружия не видно». Так Сталин (под псевдонимом Товарищ К.) написал в изданной в 1906 году брошюре «Современный момент и объединительный съезд партии». Деньги будто бы «брали» на закупку оружия.

Немецкий писатель Эмиль Людвиг, когда в 1931 году записывал трёхчасовое интервью со Сталиным, сказал ему: «В Европе вас изображают как кровавого царя или как грузинского бандита».  В своей книге Людвиг объяснил, почему он заговорил со Сталиным об этом («Поскольку вся эта история замалчивалась в официальной биографии Сталина, хотя и было достаточно определенно установлено, что он имел прямое отношение к ограблению»). Эмиль Людвиг ожидал, что Сталин «многословно будет отрицать данный факт». Однако если верить Людвигу, всё вышло иначе: «Сталин начал тихо смеяться, несколько раз моргнул и встал, впервые за все наше трехчасовое интервью. Он прохаживался своей неторопливой походкой и взял написанную на русском языке свою биографию, но, конечно, в ней ничего не было по вопросу, который я поставил. «Здесь вы найдете всю необходимую информацию», - сказал он».

Итак, Сталин не стал отрицать своего участие в ограблении банка. «Вопрос об ограблении банка был единственным, на который он не ответил, - написал Эмиль Людвиг. - … Его манера уклоняться от ответа по-новому высветила мне его характер. Он мог бы отрицать это; мог бы признать это; он мог бы изобразить всё это дело как легенду. Но вместо этого он действовал как настоящий азиат…».

Скорее всего, Сталин действительно руководил тем кровавым налётом в центре Тифлиса.

Опубликовавший в 1963 году в США воспоминания о Сталине Ражден Арсенидзе подтверждал слова Мартова и называл фамилию того, кто председательствовал на партийном суде, где Сталина судили за грабёж: Сильвестр Джибладзе. Его-то, наверное, и разыскал Никольский весной 1918 года, выполняя поручения Ревтрибунала. Скорее всего, это был тот самый Сильвестр Джибладзе, учившийся в той же Тифлисской духовной семинарии, что и Джугашвили и прославившийся тем, что в 1885 году был  исключён  из семинарии за избиение писателя, ректора и протоиерея Павла Чудецкого (ректор вроде бы назвал грузинский язык «собачьим языком»). Чудецкого убьют прямо в своей квартире через год – в 1886 году (это сделает другой исключённый семинарист – 19-летний Иосиф Лагиев). Вот в такой атмосфере воспитывался Иосиф Джугашвили («собачий грузинский язык», драки, убийства из мести…). В том самом интервью Эмилю Людвигу Сталин коснулся темы семинарии, в которой было принято доносить, следить и отправлять в «тёмную комнату», семинарии, где царил «издевательский режим» и «иезуитские методы». Сталин говорил, что именно это сделало его революционером-марксистом. По-видимому, грабителем это его тоже сделало, хотя тот же Джибладзе грабежами не занимался. Лев Троцкий в книге о Сталине о Джибладзе тоже не забыл: «За десять лет до вступления Сталина в семинарию Сильвестр Джибладзе ударил преподавателя за пренебрежительный отзыв о грузинском языке. Этот Джибладзе стал затем инициатором социал-демократического движения на Кавказе и одним из учителей Иосифа Джугашвили». Учитель исключил ученика. Всё логично.

Так что тот отчаянный демарш Мартова в 1918 году имел всё же некоторый эффект и привлёк внимание исследователей и журналистов к тёмным эпизодам дореволюционного прошлого будущего диктатора.

Что же касается появления Мартова в Пскове в 1900 году, то это было время, когда освободившиеся из ссылки социал-демократы решали – что им делать дальше? Ленин перед приездом в Псков в Петербурге встретился даже с живущей по поддельному паспорту Верой Засулич. В столице Ленину находиться запрещалось (как и Мартову, пробывшему три года в Туруханске и собиравшемуся жить в Полтаве, где находился брат). Псков был подходящим городом для встреч – близко к столице. Юлий Цедербаум покинул Сибирь и оказался в европейской части России в марте (Мартов как-никак). Ульянов (Ленин) приехал в Псков первым в конце февраля, быстро освоился и ждал приезда единомышленников, особенно задержавшегося Мартова. «Получил сегодня письмо от Маняши (от 3. IV), - написал Ульянов из Пскова в Подольск своей матери, - дорогая мамочка, в котором она меня стыдит за молчание. Я действительно виноват, - не поздравил даже тебя и Маняшу с 1 апреля. Дело в том, что я тогда вторично "завертелся" (как выразилась Надя в письме к сибирским товарищам) по случаю приезда долгожданного путешественника (который теперь уже, вероятно, приехал к себе домой)». «Долгожданный путешественник» - это Мартов. Отношения с Мартовым у Ульянова тогда были дружеские. Он даже потом песенку, сочинённую Мартовым в Сибири, иногда под нос напевал: «Там, в России, люди очень пылки, // Там под стать геройский им наряд, // Но со многих годы дальней ссылки // Быстро позолоту соскоблят. // И порывы эти все сведёт на ноль // Сдобренный махоркой алкоголь».

Письма из Пскова в разные концы отправлялись вполне невинные, бытовые. Прямым текстом старались ничего не сообщать. Если рассказывали о революционных делах – шифровали. Инженер Степан Радченко, тоже специально приезжавший в Псков для встреч с Ульяновым и Мартовым, получил предложение шифровать письма по стихотворению Лермонтова «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана // С свинцом в груди лежал недвижим я; // Глубокая еще дымилась рана, // По капле кровь точилася моя…»). Это было одно из любимых стихотворений Ленина, он любил не только его, но и романс Балакирева, написанный на эти слова. А вот для переписки с Мартовым решили использовать стихотворение Пушкина «Брожу ли я…» («Брожу ли я вдоль улиц шумных, // Вхожу ль во многолюдный храм, // Сижу ль меж юношей безумных, // Я предаюсь моим мечтам…»).

Мартов тоже увлекался стихами, и не только чужими. Случай с песенкой про махорку и алкоголь – не единичный. Он сочинял песни, известные в революционной среде: «То не зверь голодный завывает, //  Дико разыгралася пурга. //  В шуме ветра ухо различает // Хохот торжествующий врага. // Смело, други, смело, // И над долей злой // Песней насмеемся // Удалой!»

В Пскове сложился недолговечный «тройственный союз»: Ленин-Мартов-Потресов (о Потресове читайте здесь 31 августа). Революционеры договорились о дальнейших действиях (не только о создании газеты «Искра»). Первоначально собирались издавать подпольную газету «Искра» в России.

 «Мы пока что должны были считаться с желанием практиков попробовать её издание в России, - писал Мартов. -  Ульянов должен был остаться в Пскове до партийного съезда и один или вместе со мной представлять на нем нашу группу…». Но потом всё же передумали и предпочли заграничный вариант. Вскоре пути Ленина и Мартова разойдутся - намного раньше, чем Ленин придёт к власти. А после разгона Учредительного собрания Мартову станет всё окончательно ясно. «Дело не только в глубокой уверенности, что пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране - бессмысленная утопия, - написал Мартов в 1918 году, - но и в органической неспособности моей помириться с тем аракчеевским пониманием социализма и пугачевским пониманием классовой борьбы, которые порождаются, конечно, самим тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве... Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, их высшим воплощением».

Нельзя сказать, что Мартов был единственный, кто предрекал в России не то что диктатуру, а что-то вроде новой монархии. Но он был одним из немногих, кто хорошо и лично знал всех кандидатов в «цари» (Ленина, Троцкого, Сталина…). «Под покровом "власти пролетариата" – писал он в 1918 году, - на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми специфическими пороками некультурности, низкопробным карьеризмом, взяточничеством, паразитством, распущенностью, безответственностью и проч. И ужас берёт меня при мысли, что надолго в сознании народа дискредитируется сама идея социализма. Мы идём через анархию несомненно к какому-нибудь цезаризму».

В 1918 году Мартов уже созрел для ареста, но Ленин его арестовывать не решался. Всё-таки, их связывало долгое знакомство. Их даже однажды полиция выследила и задержала вместе. Это произошло вскоре после псковской встречи 1900 года («...прибывшие 20-го сего мая самовольно в С.-Петербург не имеющие права жительства здесь Юлий Цедербаум и Владимир Ульянов наблюдались в течение целых суток. Они остановились по Большому Казачьему переулку в доме Геймана, кв. № 6…», - сообщал агент Охранного отделения). Точнее, Ульянова задержали на следующий день, но это неважно. Так что Ленину было неловко арестовывать Мартова за «контрреволюционную деятельность». Виктор Чернов, о котором читайте здесь 19 ноября, сравнил Мартова и Ленина: «Более стихийный человек, Ленин, бывал обычно сильнее интеллектуально более тонкого и богатого по натуре Мартова».

«Более тонкий и богатый по натуре», к облегчению Ленина, отправился умирать в 1920 году в Германию, а мог бы и в Датское королевство (Троцкий в «Истории Русской революции» назвал Мартова «Гамлетом демократического социализма»).

«Меж юношей безумных» попадаются безумные старики.
Не у всех у них вовремя вырастают клыки.
Но если уж вырастают, то возникает право на укус.
Укус этот вместо печати прочно скрепляет союз.

До тех пор, пока не обрушится яростная лавина -
Безумные мечты сбываются ровно наполовину.
После ноября сразу наступает март.
Весна беззаботно отстреливается наугад.
Теория маленьких дел обещает большой взрыв,
Меняя попутно осенний на весенний призыв.
От перемены слагаемых никому больше не больно.
Для лучшей доходчивости развязываются здесь войны.
По-другому тугие узлы, видимо, не перебить.
«Меж юношей безумных» старик проявляет прыть.
Люди вокруг него на подъём легки.

Главное, не забыть вовремя на ночь почистить клыки.