Но всё это в прошлом, и день стал длинней. Декабрь – банкрот

Одна из самых любопытных страниц жизни Софьи Ковалевской – её взаимоотношения с Достоевским. Об этом я упоминал, когда писал здесь об Анне Жаклар (14 сентября)  и Фёдоре Достоевском (3 декабря). Софья Ковалевская, тогда ещё носившая фамилию «Корвин-Круковская», вспоминала свою первую встречу с писателем, на которого первоначально смотрела как на «редкого зверя»: «…Я сидела тут же, не вмешиваясь в разговор, не спуская глаз с Фёдора Михайловича и жадно впивая в себя всё, что он говорил. Он казался мне теперь совсем другим человеком, совсем молодым и таким простым, милым и умным. "Неужели ему уже 43 года! - думала я.- Неужели он в три с половиной раза старше меня и больше чем в два раза старше сестры! Да притом ещё великий писатель: с ним можно быть совсем как с товарищем!" И я тут же почувствовала, что он стал мне удивительно мил и близок…».

Позднее она изменит отношение к этому человеку. Но ту встречу она запомнит на всю свою короткую жизнь. В воспоминаниях Ковалевской сказано: «Какая у вас славная сестрёнка! - сказал вдруг Достоевский совсем неожиданно, хотя за минуту перед тем говорил с Анютой совсем о другом и как будто совсем не обращал на меня внимания. Я вся вспыхнула от удовольствия, и сердце моё преисполнилось благодарностью сестре, когда в ответ на это замечание Анюта стала рассказывать Фёдору Михайловичу, какая я хорошая, умная девочка, как я одна в семье ей всегда сочувствовала и помогала. Она совсем оживилась, расхваливая меня и придумывая мне небывалые достоинства. В заключение она сообщила даже Достоевскому, что я пишу стихи: "право, право, совсем недурные для её лет!" И, несмотря на мой слабый протест, она побежала и принесла толстую тетрадь моих виршей, из которой Федор Михайлович, слегка улыбаясь, тут же прочёл два-три отрывка, которые похвалил…».

Едва ли это были хорошие «вирши». Некоторые стихи, которые Софья Ковалевская сочинила в разные годы, сохранились. Они очень слабенькие: «Если ты в жизни хотя на мгновенье // Истину в сердце твоём ощутил, // Если луч правды сквозь мрак и сомненье // Ярким сияньем твой путь озарил…». И так далее в том же духе. Они даже слабее, чем стихи Достоевского («Мы верою из мёртвых воскресали, // И верою живёт славянский род. // Мы веруем, что бог над нами может, // Что Русь жива и умереть не может!»). Не думаю, что Достоевский с его рифмами («может» / «не может») был в поэзии большой авторитет.

Но не стихами Ковалевская, впрочем, как и Достоевский, прославилась, и не взаимоотношениями с Достоевским. Названия её работ весьма разнообразны. «О приведении некоторого класса абелевых интегралов третьего ранга к интегралам эллиптическим», «Нигилистка», «К теории дифференциальных уравнений в частных производных», «Нигилист», «Воспоминания о Джордже Эллиоте»…

Научные работы перемежались с мемуарной прозой, публицистикой и даже очерками о литературе. Кое-что при жизни не выходило – во всяком случае – на русском языке. Например, очерк о Салтыкове-Щедрине, напечатанный  в 1889 году в шведской газете Stockholms Dagblad (по-русски его опубликуют только в 1934 году). Из этого очерка можно сделать много выводов, и один из них – что Софья Ковалевская, несмотря на свои литературные знакомства, в литературе разбиралась не очень хорошо. В очерке, посвящённом памяти Салтыкова-Щедрина, она перечисляет, по её мнению, русских «гениальных писателей» примерно одного поколения: «Тургенев, Достоевский, Толстой, Некрасов, Гончаров, Салтыков (Щедрин) и г-жа Крестовская». Это слишком смелое заявление.

Надежду Хвощинскую-Зайончковскую, публиковавшую многие свои книги под псевдонимом «В. Крестовский»,  трудно назвать гениальным писателем. Более того, ей при жизни не без основания предъявляли претензии в «идеализации пошлости». «Сельский учитель», «Джулио» «В ожидании лучшего», «Пансионерка»… Это её произведения. Но Софья Ковалевская смело поставила Хвощинскую-Зайончковскую в один ряд с Толстым и Достоевским. В математике, судя по всему, она разбиралась намного лучше. И разбираться в ней начала в раннем детстве, когда в шестилетнем возрасте вместе с отцом – отставным генерал-лейтенантом артиллерии - появилась в родовой усадьбе Корвин-Круковских в Полибино (сегодня это Великолукский район Псковской области, где расположен музей-усадьба Софьи Ковалевской). Стены её детской в усадьбе Полибино были оклеены лекциями профессора Михаила Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении.

Не знаю, насколько случайно эти листы оказались на стенах детской. Пишут, что не хватило обоев, и в ход пошли листы с напечатанными формулами. Девочка разглядывала их часами, «стараясь понять, что же значат эти загадочные символы»?  Формулы не покидали её и тогда, когда она выходила за пределы детской. Будущий профессор математики ходила по дому и проводила в уме математические расчёты, удивляя домашних, прежде всего – свою старшую сестру Анну – будущую участницу Парижской коммуны. Анна Корвин-Круковская спрашивала маленькую Софью Корвин-Круковскую, которая была на семь лет младше: «Как ты можешь решать эти скучные задачи по арифметике?». «Разве математика может быть скучной?» - удивлялась в ответ младшая сестра.

Скучным может быть всё. История, литература… И математика в том числе. Даже жизнь может быть скучной, если её проживать неумно. Но у сестёр Корвин-Круковских жизнь оказалась бурная и совсем не скучная.

Софья Ковалевская не походила на поглощённого одними интегралами учёного. Достаточно вспомнить эпизод с её появлением в революционном Париже 1871 года, где она, как и её старшая сестра, помогала раненым восставшим. Вскоре там появился и примчавшийся из Полибино их отец генерал Василий Корвин-Круковский – вызволять из тюрьмы мужа Анны - автора книги «Теория коммунизма» Шарля Виктора Жаклара. Миссия удалась. И вскоре старшая сестра Софьи Ковалевской и её муж поселились в Псковской губернии – в Полибино. Причём, автор «Теории коммунизма» жил в России под фамилией «Жаклар-Корвин».

Ещё до появления в жизни революционера Жаклара у Анны Корвин-Круковской был совсем другой жених – Достоевский. Так, судя по воспоминаниям Ковалевской, продолжалось до тех пор, пока между женихом и невестой не завязался спор о роли женщины. («Да разве евангелие написано для светских дам?» – задал риторический вопрос писатель, а потом, «оглядев всех злобным, вызывающим взглядом,.. забился в свой угол». - Так описывала эту сцену Ковалевская). После этого перспективы свадьбы были уже туманны. Софья Ковалевская вспоминала: «У вас дрянная, ничтожная душонка! - горячился тогда Фёдор Михайлович,- то ли дело ваша сестра! Она ещё ребенок, а как понимает меня! Потому что у неё душа чуткая!».

На ту же самую историю можно взглянуть, например, глазами Ивана Шмёлёва (о Шмелёве читайте здесь 14 ноября). В публикации Игоря Волгина «Достоевский в изгнании. Переписка И.С. Шмелева и И.А. Ильина» это описывается так: «Особенно занимает Шмелёва вопрос о связи образа Аглаи с её прототипом, с интимными фактами биографии Достоевского: “О Софье Ковалевской… Так у ней была ещё сестра, – кажется – зародыш “Аглаи”… Та “Аглая” – в которую был Достоевский влюблён (она ему рукопись рассказа принесла, и он – врезался!), мучила Достоевского, издевалась над ним… а он… что он вытворял! Это после смерти 1-й жены. Вот откуда зародился “идиот”, по моему домеку!.. Это – себя он, раздавленного… и – до-да-вил-таки. И – ухлопал свою “аглаю”… – она в революцию кинулась, с каким-то французом! (Аглая с политическим эмигрантом и плутом, тут и патер-иезуит припутан.)” Конечно, Шмелев опирается на воспоминания С.В. Ковалевской, где описывается роман Достоевского с её сестрой Анной Васильевной Корвин-Круковской, позднее вышедшей замуж за француза Жаклара, будущего участника Парижской коммуны».

Действительно, генерал Епанчин и вся его семья из романа «Идиот» сильно напоминают генерала Корвин-Круковского и его семью. Софья Ковалевская в главе «Достоевский» описывает, как это виделось ей: «Он же (Достоевский – Авт.), со своей стороны, стал обнаруживать небывалую нервность и придирчивость по отношению к ней; стал требовать отчёта, как она проводила те дни, когда он у нас не был, и относиться враждебно ко всем тем людям, к которым она обнаруживала некоторое восхищение. Достоевский совершенно перестал импонировать Анюте; напротив того, у неё явилось даже желание противоречить ему, дразнить его…».

Не знаю, как в других местах, а в Псковской области Софью Ковалевскую часто путают с Софьей Перовской. Даже споры возникают – кто жил в доме напротив духовной семинарии – Перовский или Ковалевские? (теперь это улица Советская, а когда-то – Великолукская). Никакие Ковалевские там жить не могли хотя бы потому, что «Ковалевский» - это фамилия мужа Софьи Корвин-Круковской, доставшаяся ей в результате заключения фиктивного брака. Но какая-то опосредованная связь между двумя Софьями имеется. После того как дочь бывшего псковского вице-губернатора Софья Перовская  осуществила убийство императора Александра II, Софья Ковалевская покинула Россию. В её биографии так и пишут: «После убийства Александра II Софья Васильевна с дочкой уехала в Берлин».

К тому времени Ковалевская защитила докторскую диссертацию. Разумеется, это было не в России, а в  Геттингенском университете. Её научные интересы были разнообразны. Она занималась математическим анализом (дифференциацией уравнения и аналитическими функциями), астрономией (формой колец Сатурна), механикой (вращением твёрдого тела вокруг неподвижной точки)…

О Софье Ковалевской снято несколько художественных фильмов. К примеру, трёхсерийный «Софья Ковалевская» с Еленой Сафоновой в главной роли. Шведы сделали о Ковалевской фильм «Гора на обратной стороне луны» - по новелле Агнеты Плейель и Леннарта Юльстрема. Фильм так называется потому, что на обратной стороне Луны есть вершина, названная именем первой в мире женщины-профессора математики. Ещё чаще героиня Ковалевская появляется в фильмах о Достоевском. Биография её действительно кинематографична, в том числе и потому, что трагична. Умерла она неожиданно в 41 год. Одна из последних фраз, сказанных ею: «Слишком много счастья». Имелся в виду её роман с Максимом Ковалевским, родственником мужа-учёного Владимира Ковалевского, который к тому времени покончил жизнь самоубийством (из-за невыполненных долговых обязательств). Когда-то брак с Владимиром Ковалевским (палеонтологом, любимым учеником Чарлза Дарвина) действительно был фиктивным (он понадобился для того, чтобы сбежать от родительской опеки и свободнее заниматься наукой). Но позднее он превратился в настоящий. Вот маленькое стихотворное послание, написанное Софьей Владимиру Ковалевскому в Полибино в 1875 году: «Твоей смуглянке скучно, мужа ожидает. // Раз десять в сутки на дорогу выбегает. // Собаки лай, бубенцов звонких дребезжанье // В ней возбуждают трепет ожиданья. // И вновь бежит она и, обманувшись вновь, // Клянёт мужей неверных и любовь».

 «Когда Софа много лет спустя разговаривала со мной о своей прошлой жизни, она с наибольшей горечью выражала всегда следующую жалобу: "Никто меня никогда не любил искренне", - вспоминала подруга Ковалевской Юлия Лермонтова. - Когда я возражала ей на это "Но ведь муж твой тебя любил горячо!" - она всегда отвечала: "Он всегда любил меня только тогда, когда я находилась возле него. Но он умел отлично обходиться и без меня».

Муж предпочёл умереть, оставив жену и 5-летнюю дочь Софью (Фуфу). Этому предшествовали несколько очень странных лет жизни. Ковалевские занимались не наукой, а предпринимательством – недвижимостью. Строили и продавали дома в Петербурге, подключив к делу супругов Жакларов. Но потом всё пошло не так.

Софья Ковалевская вспоминала: «В то время всё русское общество было охвачено духом наживы и разных коммерческих предприятий. Это течение захватило и моего мужа, и отчасти, должна покаяться в своих грехах, и меня самое. Мы пустились в грандиозные постройки каменных домов, с торговыми при них банями. Но всё это кончилось крахом и привело нас к полному разорению». От края пропасти Владимир Ковалевский попытался отойти, занявшись нефтяным бизнесом, но окончательно прогорел. Так что, для того чтобы обеспечить себя и дочь, Софья Ковалевская была вынуждена писать театральные рецензии… Женщине-учёному в России наукой заниматься было затруднительно. И Ковалевская отправилась в Швецию. Там женщину-учёного приняли - навсегда. Она там умерла, похоронена. Там школа её имени (Sonja Kovalevsky-skolan), стипендии, улица в Стокгольме…

Последние месяцы жизни складывались для Софьи Ковалевской «слишком хорошо». Правда, в других источниках говорится, что роман между профессором Максимом Ковалевским и профессором Софьей Ковалевской «постепенно сошёл на нет». В любом случае, она возвращалась домой – из Ниццы через Берлин в Стокгольм (лекции там читала на немецком и шведском), простудилась, получила воспаление лёгких с осложнениями. Она заболела потому, что поменяла маршрут возвращения. Первоначально должна была ехать через Данию, но там была эпидемия оспы. Тогда пришлось ехать в объезд, а для этого сменить транспорт и сесть в открытый экипаж – других не оказалось…

В Стокгольме Ковалевская жила потому, что там ей было проще заниматься наукой. В России многие академики-мужчины  к ней относились с настороженностью, если не сказать хуже… Ей казалось, что после того как она была всё-таки избрана членом-корреспондентом на физико-математическом отделении Российской академии наук, всё изменится. Но в учёном мире по-прежнему оставалось много людей с предрассудками. Женщина-учёный? Для них это было неприемлемо. Можно вспомнить слова Достоевского: «Да разве евангелие написано для светских дам?» Только теперь речь шла не о евангелии, а о научных работах. А в Норвегии Ковалевскую избрали председателем математической секции конгресса естествоиспытателей Скандинавских стран.

Софья Ковалевская говорила: «Я получила в наследство страсть к науке от предка, венгерского короля Матвея Корвина; любовь к математике, музыке и поэзии - от деда матери с отцовской стороны, астронома Шуберта; личную любовь к свободе - от Польши; от цыганки- прабабки - любовь к бродяжничеству и неуменье подчиняться принятым обычаям; остальное - от России».

У Бориса Носика есть книга под названием «Тот век серебряный, те женщины стальные…», в которой тоже приводится это одно из самых известных высказываний Софьи Ковалевской. Носик пишет: «А какие тогда были женщины! Красота, одарённость, дерзость, непредсказуемость…».

Все эти качества у Ковалевской были. Но в нужный момент не хватило тепла.

Когда под рукой ледяной камертон –
Ищешь тепла.
Холодные струны, звонкий капрон.
Сажа бела.
Была, не была – так уходит зима,
Растворяясь в дыму. 
Бесснежный декабрь лишь недавно взимал
Налоги на тьму.
Но всё это в прошлом, и день стал длинней.
Декабрь – банкрот.
И тот, кто темней, тот бесспорно бедней,
Но рвётся вперёд.
Подальше отсюда, к теплу, за кордон.
Тает в руках ледяной камертон.