Самое важное остаётся за кадром

Зуров? Какой Зуров? Тот самый, что был секретарём Бунина? Действительно, к Зурову прочно прилепился этот ярлык: «секретарь Бунина». Как если бы Сергея Довлатова вспоминали бы только как «секретаря Веры Пановой». Но всё-таки Бунин вначале узнал Зурова как писателя, а потом уже стал с ним сотрудничать. Если судить по письмам, творчество молодого писателя Зурова будущему нобелевскому лауреату показалось достойным внимания: «…прочёл Вашу книжку – и с большой радостью, - написал Иван Бунин Леониду Зурову в 1928 году. - Очень, очень много хорошего, а местами прямо прекрасного. Много получаю произведений молодых писателей – и не могу читать: все как будто честь честью, а на деле все «подделки под художество», как говорил Толстой. У Вас же основа настоящая».

И всё же не стоит преувеличивать. Многие маститые авторы склонны перехваливать молодых авторов. Например, Иосиф Бродский, превратившись в мировую знаменитость, тоже молодых авторов любил хвалить и перехваливать. Ему было не жалко похвал. Все они были дежурными. Так что ссылки на то, что сам Бродский (или сам Бунин) удостоил похвалы молодого автора, значат не слишком много. Правда, Бунин о книгах Зурова хорошо отзывался многократно. О повести «Кадет»: «Подлинный настоящий художественный талант, именно художественный, а не литературный только, как это чаще всего бывает». Об «Отчине»: «На днях я с ещё большей радостью прочёл его (Зурова) новую книгу «Отчина».

Иван Бунин (читайте о нём здесь 30 августа) не только отпускал комплименты. Он молодым автором заинтересовался: «Поспешил что-нибудь узнать об авторе этой книжки. Узнал, что ему всего двадцать шестой год, что родился и рос он в Псковском краю, шестнадцати лет ушел добровольцем в Северо-Западную армию, был два раза ранен, потом попал в Ригу, где был рабочим, репетитором, маляром, секретарем журнала «Перезвоны», а теперь живёт на свой скудный литературный заработок; что писать он начал всего три года тому назад, работал с большими перерывами, при очень тяжёлых материальных обстоятельствах...».

Здесь Бунин более-менее точно пересказывает биографию Леонида Зурова, родившегося в Острове Псковской губернии в купеческой семье. Островское реальное училище имени цесаревича Алексея ему окончить не удалось. Началась Гражданская война. В 16 лет, учась в 5 классе, Зуров записался армию – воевать против большевиков. Участвовал в походе Северо-Западной армии Юденича на Петроград в 1918 году. Там же уполномоченным Красного Креста был отец Зурова, умерший от тифа. Сам же будущий писатель  воевал против большевиков рядовым пулемётчиком при 3-й роте Островского полка. Дважды был ранен, уволен  в чине старшего унтер-офицера («за расформированием Северо-Западной армии»), тоже переболел тифом - дважды.

Не все страницы биографии Зурова чётко задокументированы. Особенно это касается того периода, когда он жил в независимых балтийских республиках. Есть версия, что Зуров сотрудничал с БРП (Братством русской правды») - русской белоэмигрантской православно-монархической диверсионно-террористической организации, образованной в 1921 году в Берлине герцогом Георгием Лейхтенбергским при участии генерала и писателя Петра Краснова (о нём читайте здесь 4 сентября), писателей Александра Амфитеатрова и Сергея Соколова-Кречетова… Девиз у БРП был «Коммунизм умрёт! Россия - не умрёт!».

Если судить по рафинированным воспоминаниям, то дело было так: маститый автор Бунин заметил молодой талант, который в свою очередь ответил благодарностью. Начались долгие годы не просто сотрудничества, а сосуществования. Зуров жил в квартире Буниных, помогал Бунину, а потом стал хранителем его архива, установил на могиле Бунина крест, который собственноручно скопировал с изборского Труворова креста. Это идиллическая картина. Но имеется и другая... Наиболее показательны воспоминания литературного критика Александра Бахраха, тоже входившего в ближний круг Бунина. Выпускник школы Карла Мая (о её выпускниках, в частности – о Константине Сомове, читайте здесь 30 ноября) тоже довольно долго жил дома у Бунина, оставив о тех годах скандальные мемуары под названием «Бунин в халате». В них он рассказывает о физических столкновениях между Буниным и Зуровым: «Перед моими глазами предстали две сцепившиеся друг в друга фигуры, у одной в руке был топор, тот самый, которым я утром колол дрова на террасе, другая размахивала тяжеленным кухонным пестом… Это единоборство сопровождалось нечеловеческими криками и потоком самых «утончённых» ругательств, исходивших от обоих бойцов. Я не помню, как я ринулся разнимать взбешённых противников, с каким трудом (и с синяками!) мне всё удалось разнять их и почти силой увести бледного, трясущего от злобы и негодования Ивана Алексеевича в его комнату…».

Описанное походит на коммунальную склоку – совсем не из парижской жизни, а скорее из произведений Зощенко. Только не такую смешную. Если верить мемуарам Бахраха, взаимоотношения между Буниным и Зуровым часто были далеки от дружеских. «Такого рода сцены не забываются, но я должен сказать, что это был в своём роде зенит, - вспоминал Бахрах. - Иван Алексеевич, после того, как мне для его успокоения пришлось поить его коньяком (Вера Николаевна  была занята «откачиванием» Зурова), поведал мне, что когда он зачем-то пошёл на кухню, следом туда буквально ворвался  Зуров, который начал буйствовать, обливал его «трёхэтажными» эпитетами и обвинял в том, что Бунин без пользы для себя и только, чтобы ему насолить, вырывает из его огорода незрелые луковички и срывает незрелые томаты, что он мол их пересчитал давно и за этим следит и, наконец, якобы поймал Ивана Алексеевича с поличным. Я даже готов допустить, что подозрения Зурова не были измышлением, недаром Бунин когда-то хвастался, что «саботирует» огородные труды ненавистного хозяйского садовника…».

Казалось бы, после такой безобразной сцены совместное существование станет невозможным. Однако Зуров всего лишь был отправлен в «недолгое изгнание». На возвращении настояла супруга Бунина Вера Николаевна. Через несколько дней Зуров вернулся с «контрибуцией – куском курицы».

Судя по этому отрывку, Зуров-сосед был невыносим. Но ведь и Бунин здесь выглядит не лучше. Но для литературы важен не характер писателя (у больших писателей  он часто бывает скверным), а его книги. У Зурова их вышло несколько, а главный его роман – «Зимний дворец» - он написать не смог. Не хватило физических и душевных сил.

Особенность Зурова-писателя в том, что писать он начал в эмиграции (до этого был слишком молод), но прожив большую жизнь за пределами Родины, в литературном смысле так к загранице и не приспособился. Умер в 1971 году, но все книги его посвящены родным местам: Пскову, Изборску, Псково-Печерскому монастырю… Истории и современности. Казалось бы, ему было о чём писать. Его биография была достаточно боевая. Во время оккупации Франции его несколько раз задерживало гестапо. Не говоря уже о юношеских годах, когда он воевал против большевиков. Но если открыть его книги – там не совсем такая жизнь – далёкая… Вот отрывок из его главы «Осада Пскова»: «В лето 1581 на осень боярские дети, что берегли рубеж, высылая по урочищам разъезды, ночью, стоя на холме, увидели взошедшую над бором, копьем устремленную на Псков звезду. Ещё не скрылась она, как по рубежу на сторожевых вышках, перекидываясь по холмам, запылало привязанное к шестам смолье, тревожно запели рога, поскакали вершники, боевым кличем застонали пригороды, угоняя с пастбищ стада и от Пскова к царю с грамотами полетели гонцы. Очищая рубеж, отошли сторожевые отряды, оставив на лесных тропах людей для разведывания путей литовских ратей и подлинных вестей. Рыбаки, увидав огни, вытащив невода, направили к островам тяжелые четырехугольные паруса ладей. Крестьяне, накинув тулупы, выходили на поля, глядели на зловещую звезду, слушали зов рогов и крестились. Шла беда. От Заволочья прибежали пометавшие ладьи рыбаки и сказали, что бором, песками, подтягивая водой груженые на плоты пушки, плотно, как мошкара, идет литва. Мимо мужиков, чинивших мосты, по рекам, грязям и переправам, на взмыленных конях из Литвы проехали окруженные верховыми Государевы послы и приказали мужикам сниматься с работ…». Чтение на любителя. Но такие любители, безусловно, были. И не только Бунин, но и ведущие литературные критики тех лет, - Юрий Айхенвальд, например.

«Такой безукоризненный русский язык, такой хороший, сдержанный тон, в котором повествуется о русском ужасе, такое чувство русской природы и усадьбы, - писал Айхенвальд. - Что испытал мальчик-кадет в дни междоусобной войны, в эти “страшные в своей откровенности, обнаженные дни”, когда жизнь, действительно, обнажилась и показала себя в своей невероятной грубости и жестокости, об этом по преимуществу, на лучших своих страницах, ярко, но без сгущения красок рассказывает г. Зуров. Наша революция среди многого другого осуществила и крестовый поход детей - физически и морально гибли дети, и юноши, и девушки».

О Зурове оставили воспоминания его коллеги. Тамара Величковская рассказывала: «В семье Буниных Зуров прожил долгие годы. Когда я, по приглашению И.А. Бунина, в первый раз пришла на улицу Жака Оффенбаха и поднялась на 5-й этаж дома № 1, я волновалась. Но меня приняли ласково, хотя Иван Алексеевич был не совсем здоров. Зуров показал мне свою небольшую комнату, где всю стену занимали полки с книгами, стояли простой письменный стол и по-спартански плоская кровать. Как по-матерински ни относилась к Зурову Вера Николаевна Бунина, он всегда старался сохранять свою независимость. Так, например, сам себе готовил пищу. «Покупаю баранью голову, - рассказывал он, - и у меня получается суп и второе блюдо. Хватает на несколько дней».

Если с Буниным Зуров много лет сотрудничал, то с другим русским писателем – Куприным, он находился в одной армии – в армии Юденича, когда армия наступала на Петроград. На тему наступления Зуров написал очерк «Даниловы», опубликованный в 1927 году в альманахе «Белое дело». Сохранился оттиск очерка с дарственной рукописной надписью: «На добрую память А. И. Куприну. 2-го Островского стрелкового полка старшего унтер-офицера Леонида Зурова».

«Леонид Зуров начал упорно, по крупицам собирать материалы для задуманного им романа «Зимний Дворец», - писал Александр Стрижев. - Обозначилась весомая завязь романа, но замысел осуществить не привелось. Да он был и слишком велик: предстояло изобразить Россию в разломе эпохи; ту, царскую, благословлённую Богом, и яростную, обездоленную ненавистниками. К собранным свидетельствам современников добавлялись новые воспоминания. Замысел усложнялся, менялись акценты. А тут и война началась. За три недели немцы подмяли Францию, вся прежняя жизнь кверху дном. Насущная забота всех - и больше всего это коснулось русских изгнанников - как перемочь голод? А тут еще и слежка гестапо: Зурова забирали и допрашивали. По выходе на волю надо было искать хоть какую-нибудь работу и срочно покидать бунинское жилище. Военные бедствия обострили отношения между этими писателями до предела. К тому же старомодный, расцерковленный Бунин совершенно перестал сочувствовать всему, что писал Зуров. Сшибка непростых характеров привела к разрыву…».

В фильме «Дневник его жены» режиссёра Алексея Учителя по сценарию Дуни Смирновой Леонида Зурова (там он – Леонид Гуров) сыграл Евгений Миронов. Можно, конечно, сказать, что Гуров от Зурова сильно отличаются. Но ведь и вся история, показанная в фильме, - к реальной жизни имеет лишь косвенное отношение.

Кроме литературной работы Зуров занимался археологией. Приезжал на территорию бывшей Псковской губернии, частично входившей в состав Эстонии и Латвии. Это в те годы (речь о тридцатых годах) было принято. В Россию «белоэмигранты» возвращаться не хотели или не могли, а вот Печоры и Изборск им были тогда ещё доступны. Поэтому русские эмигранты (о поездке в Печоры Ивана Шмелёва читайте здесь 14 ноября) доезжали до самой границы с СССР. Поездки Зурова носили не только туристический характер. Он занимался археологией, собирал материал для научных работ. Вот несколько названий его парижских докладов и статей: «Из истории церкви Николы Ратного в Печерском монастыре», «Как  был открыт древний город, носящий название Городачек», «Печоры», «О древностях Изборского и Печорского края»… Зуров интересовался иконами, фольклором, традиционной культурой народности сето…

«Заря румянила башни Детинца. Уронив искры от крестов в седую утреннюю воду, лебединым стадом выплывал из туманов Псков, - написал Леонид Зуров в «Отчине». - Пахарь, вышедший на пригорок, княжеская, разбившая на холмах свой стан рать и возвращающийся с ловли рыбак видели над озером белый, словно отлетающий, град.

После ранней, погрузив на корабли вынутые из церковных подвалов коробья с товарами, торговые люди псковичи поднимали паруса.

Звон падал на воду. Выходя на чистый озерный путь, медленно заворачивали серые паруса, ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись груженые белым льном ладьи.

В перемирные годы закладывал Псков стены, честно принимал князя и встречал новгородского владыку, что приезжал своих детей - псковичей - благословить. А то высылал Псков князя с ратью церкви ставить, сено косить и рыбу ловить…». Картина у него получалась слегка сказочная. Это была альтернативная реальность, в которую он старался не впускать ту жизнь, которой он жил, и жил тяжело (в тот момент, когда Бунин умирал – Зуров лечился в психиатрической клинике).

Книги Зурова – это совсем не благостные картинки. Там тоже воюют, погибают, страдают… Но это скорее сказочные страдания: «Тяжкие времена пережил Псков. В апреле ночью над Псковом стягом выросло зарево.

Занялось у Нового Креста. Огонь рвал сухие кучи хором, рядовые улицы, где лавки были в один сруб, дворовые места, облизывал и раскалял каменные стены.

Через Великую перекинуло на Запсковье, и закипела у береговых камней вода. Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады.

Церкви свечами возносились к небу, с глав по деревянным жарким срубам смолой бежала медь, колокола стекали в сухую землю.

Занялось Подгорье и посад до Гремячей горы.

Из церквей в дыму выносили иконы. Люди, накрыв кафтанами головы, метались по улицам, ища выхода, и упав вились, как черви. Криков человеческих не было слышно из-за шума огня…»

Период раздробленности. Раздробленные алмазы.
Разбавленные водой кровные узы.
Виновник предпочёл остаться неузнанным
И исчез почти сразу. Зараза.
Море чёрного горя никак не обмелеет,
Но самым умным оно по колено.
С моих слов всё записано верно.
Мои слова делаются смелее.
Разумнее было бы проглотить язык:
Хотя бы немецкий - со словарём на закуску.
Но мои слова не дают мне спуску.
Я к этим словам до сих пор не привык.

Словарный запас в банки закатан.
Пересоленные слова выпадают в осадок.
Бесконечен вечер самодельных загадок.
Самое важное остаётся за кадром.
Период раздробленности заканчивается вничью.
На левой ладони следы чужой крови.
В новой программке – чужие роли.
Достаньте билет – я заплачу.

Банки разбиты… Да постигнет нас кара,
Если самое важное будет за кадром.