Сегодня с обеда запретили правый поворот и ограничили скорость мышления, опасаясь обгона

Писатель-этнограф Павел Якушкин в письме к редактору «Русской беседы» написал: «Моя поездка в Псковскую губернию не удалась по причинам, совершенно от меня независящим…» Это как сказать… Не удалась? Если бы не происшествие, изменившее планы известного собирателя русского фольклора, то вряд ли бы о той поездке вспоминали до сих пор. Мало ли поездок по стране совершал фольклорист Якушкин? Но только об одной псковской поездке и её последствиях много раз подробнейшим образом сообщали русские издания – «Русская беседа», «Петербургские ведомости», «Русский инвалид»… Выходили статьи с продолжением. Одни авторы отвечали другим авторам. Об этой поездке потом сочинялись стихи. Началась общероссийская дискуссия о полицейском произволе.

Летняя поездка в 1859 году в Псковскую губернию не предвещала ничего особенного, тем более – всероссийского скандала с привлечением печати. Павел Якушкин (писатель-этнограф, двоюродный брат декабриста Ивана Якушкина) по заданию редакции побывал на Псковском озере (оно у него в записках называется Талабским), обошёл Изборск и Печоры, а 22 августа пришёл в Псков. Здесь важно отметить, что одет писатель был в соответствии с профессией. Был он дворянин, но одевался «мужиком» - чтобы быть «ближе к народу». Года четыре ходил, в основном, так. В Пскове он решил остановиться дней на пять (немного простудился, собирался привести в порядок записки, которые он издаст в 1860 году под названием «Путевые письма из Новгородской и Псковской губерний»). Однако так получилось, что остался здесь на больший срок. Комнату он снял у Егора Васильева (в конторе рижских дилижансов). Семья Васильевых была к постояльцу очень внимательна, и в знак благодарности, «желая избавить их от лишних хлопот», Якушкин сам отправился куда следует, в полицию, – прописать свой паспорт. Это был роковой шаг.

Полицейского чиновника смутила одежда Якушкина. Нет, даже не смутила, а поразила. «Я был одет по-русски», - объяснял Якушкин замешательство полицейского. «Вы губернский секретарь Якушкин?» - спросил он, недоверчиво глядя на подозрительного человека. Посмотрел и отправился к частному приставу с бумагами. Вскоре туда пригласили и «подозрительного» Якушкина. В присутственном месте пристав сидел в белой рубашке и в халате нараспашку.

Далее Якушкин описывает происходившее так: «Губернский секретарь, - грозно проговорил частный: - Как же можно так одеваться?» - «По роду моих занятий, - отвечал я, со всевозможною учтивостью,- мне необходим этот костюм». – «Какие такие занятия, которые требуют мужиком одеваться?» Я подал ему письмо редактора «Русской Беседы», которым подробно объяснялась мои занятия, требующие мужицкого платья. «Все бумаги фальшивые», - сказал он, прочитав письмо, какому-то господину, сидевшему за там же столом. Тот господин посмотрел на бумаги, покачал головою и ничего не сказал. «Подписи фальшивая, бумаги фальшивые!» - повторил частный, обращаясь ко мне». – «Если фальшивые подписи, как вы думаете, то вы, как мне кажется, должны меня арестовать». – «Не разговаривать!» - крикнул разгневанный частный, так что стекла задрожали…»

Это был важный момент этой истории. Якушкина первоначально не собирались долго мучить. Так, всего лишь показать, кто здесь власть. Но гость Пскова «оказался слишком умный» и принялся «качать права». Таким же образом Якушкин в последующие дни поступит несколько раз. Там, где бы другой промолчал, он будет настаивать на соблюдении закона и доведёт псковских полицейских до гнева. Ему же по-русски объяснили, что «полиция по одному подозрению может всякого задержать», и абсолютно не важно, поддельные у него документы или нет.

Заезжему наглецу псковские полицейские – на понятном ему языке русской глубинки - захотят ответить таким образом, чтобы он запомнил эту поездку надолго. Что ж, поездка действительно запомнилась. И не только Павлу Якушкину.

Поначалу всё было вежливо: «Пожалуйте в эту комнату!» - сказал мне господин Федосеев, указывая на дежурную комнату или, как здесь называют, на дворянскую (арестантскую). «Я должен здесь ночевать?» - «Должны». – «Не могу ли я у вас попросить псковских газет? Скучно так сидеть, - стану читать». – «С большим удовольствием; я вам я свечку дам, читайте». – «Не хотите ли ужинать?» - спросил меня г. Федосеев, входя ко мне затем с кипою «Псковских Ведомостей» и «Русского Дневника». «Покушайте, настаивал Николай Федосеевич, щи славные! Может, у вас денег нет», робко прибавил он, так денег мне не надо: щи я вылью за окно - все равно, мне их девать некуда…»

Подробно рассказывать об этом происшествии нет возможности, потому что здесь важная каждая деталь: сокамерники, полицейские, сюжетные повороты (а их было несколько). Якушкина то обвиняли в побеге, то отпускали на все четыре стороны, то опять задерживали, то опять освобождали… Однажды его даже сняли с поезда, как опасного преступника (якобы подозревая в убийстве)… Ничего бы этого не было, если бы Якушкин вёл себя «как все» - предсказуемо. Извинился бы, забыл бы как страшный сон. Но писатель-этнограф ничего такого не обещал. Наоборот, предлагал действовать по закону, и это, видимо, полицейских особо бесило. И они начинали действовать «по закону» - как они его понимали. Проверяли и перепроверяли личность, но особенно их смущала одежда. Не только мужицкая. Якушкин, в конце концов, переоделся, но это вызвало новые подозрения (снова меняет внешность). Обвинили Якушкина и в том, что он носит одежду «с орденами». По какому праву он носит ордена? Якушкин был сильно удивлён. Какие ордена? Когда? Где? Но нашлись свидетели. Они почему-то всегда находились и свидетельствовали в пользу полицейских, даже если в это время Якушкина в Пскове не было вообще. Мало ли что не было… Но его же видели – в орденах. Так по какому праву? («Да, я видел. Вы шли от собора», - заговорил чиновник: я посмотрена грудь, а грудь вся орденами завешана... Я ещё подумал: какой молодец!» - В этот день вы не могли меня видеть в Пскове, отвечал я ему, - не только в орденах, но и без орденов: я в этот день был в Изборск у тамошнего благочинного…»).

После «попытки побега», когда Якушкин имел неосторожность подойти к окну, в первую ночь ему пришлось ночевать не в самых лучших условиях – даже если сравнивать с его обычными ночлегами в бедных крестьянских избах. Его заперли в подвал, описанный Якушкиным следующим образом: «Такой грязи, какую я нашёл в арестантской, не дай Бог вам видеть: я буквально целую ночь присесть не мог: комната... нет, не комната, а подвал, довольно большой, перегороженный, неизвестно для чего, пополам, с мокрым полом, на котором поскудят и который никогда не чистят; с одним окном в четверть вышиной и в аршин длиной... И этот подвал никогда не отворяют!..» Завшвленные сокамерники поинтересовались у вновь прибывшего: за что его посадили? А когда услышали ответ – удивились: «Как, за мужицкую одежу?» - «Да, за мужицкую одежу». – «Да разве мужик не человек?» На этот вопрос я не знал, что могу сказать, а потому и не отвечал ему…»

Когда-нибудь к этой истории надо вернуться подробнее, особенно учитывая общероссийскую реакцию. Свои похождения в Пскове Якушкин подробно описал и издал в газете. Псковский полицмейстер Валерьян Гемпель (один из действующих лиц этой истории)  ему подробно ответил в «Санкт-Петербургских новостях». Павел Якушкин их прокомментировал… И началось…

Позиция Якушкина с первой встречи с Гемпелем была простая: «Ежели я виноват, то должен быть наказан: я не хочу от вас никакой милости; а ежели понапрасну меня задержали здесь целую ночь, то вы должны наказать того, кто меня сюда посадил». Но так как с каждым новым днём нарушений становилось всё больше, возрастал размер потенциального наказания полицейских. Вырисовывался замкнутый круг.

Когда Якушкин оказался на свободе, то не подозревал, что свобода будет недолгой. «Я вышел, - вспоминал он, - расстроенный, не евши и не спавши почти двое суток, я не захотелъ ни минуты оставаться во Пскове и ушел в г. Остров. В это время я переменил свою поддевку на худенький кафтанишко. На третий день возвратился во Псков я взял билет, чтобы по чугунке ехать в Петербург...» За ним, конечно, следили. Журналист, писатель, подозрительный тип, всё время ссылается на закон…

В общем, Якушкина в последний момент вытащили из вагона. («Кричал квартальный: да ты не простая птица! Пять минут назад своими глазами видел тебя в плисовой поддевке. Ты у меня заговоришь! Зачем переодеваешься?» - «Пять минут назад вы не могли видеть меня в плисовой поддевке: гораздо раньше я её переменил», - отвечал я. «Каков! продолжал квартальный, обращаясь к частному: своими глазами видел его в плисовой поддевки; -- я за ним два часа смотрел». – «Я сам видел, решил частный». – « Что ты на это скажешь?» - грозно крикнул квартальный». – «Нельзя ли слово ты выкинуть из нашего разговора?» - сказал я...»). Подозрительный тип Якушкин и здесь препирался, ему не понравилось обращение на «ты».

«Опять повели меня в полицию, - написал Павел Якушкин, - где я высидел снова шесть дней!.. Я хотел писать в Петербург, в Москву, к своим знакомым; но мне не позволили…»

К Пскову у Якушкина возникло двойственное отношение («как ни неприятны мне воспоминания об этой истории, но и в ней мне видны светлые минуты»). Он перечислял тех, кто искренно «родственно желали облегчить минуты тяжкого плена».

В своём ответе, опубликованном в «Петербургских ведомостях», псковский полицмейстер написал: «Крайне непредставительная личность г. Якушкина, постоянно нетрезвый вид его, переодеванья, сопряженные с этим другие посторонние обстоятельства, о которых я говорил выше, отсутствие законного вида, всё это должно было, поневоле, возбудить мое подозрение».

Якушкин ответил полицмейстеру и обществу подробно, опровергая, по пунктам, все претензии псковского полицмейстера («но когда же видел меня пьяным г. полицмейстер? В полиции я напиться не мог, а в другом месте мы с ним не встречались…»)

Резонанс это переписки, публикуемой в газетах, был такой, что начались проверки. Тюремное ведомство обратило внимание на состояние мест заключения в Пскове. В Псков прибыл директор Санкт-Петербургского тюремного комитета г-н Лебедев, лично осмотрел эти места и «удостоверился в их отвратительном состоянии». Были приняты некие меры, о которых тоже сообщали газеты (в газетах радостно писали: «таковы де первые последствия справедливо ценимой гласности!»).

Ничего бы этого не было, если бы писатель-этнограф Павел Якушкин не захотел ознакомиться с обычаями Псковской губернии. Послушать песни, частушки…

Сегодня собака как-то странно выла.
Обычно воет на луну, а сегодня – на солнце.
Расклад такой: одно солнце на рыло.
Хозяин собаки не любит пустозвонства.
Поднятие флага отложили из-за кессонной болезни.
Флаг должен отлежаться. Вместо него – светило.
Видимо это собаку и смутило.

Сегодня с обеда запретили правый поворот
И ограничили скорость мышления, опасаясь обгона.
Запретители думают, что из своих теперь никто не умрёт.
Они почему-то верят в силу своего закона.
Пока запретители соревновались, кто из них круче –
Солнце накрыла жирная туча.

Сегодня после ужина запретили и левый поворот.
Я внимательно пригляделся к собаке, а это – кот.