Старательный палач набирал силу

«Булак» в фамилии  Булак-Балахович – это прозвище (иногда ещё пишут Станислав-Мария Никодимович-Михайлович Бэй-Булак-Балахович). «Булак» означает либо «человек, которого ветер носит», либо «родник», «ручей». Наверное, из всех тех, о ком я в этом году здесь написал, эта фигура для российской современной жизни наиболее актуальная. В этом ничего хорошего нет. Было бы лучше, если это был человек какой-то мирной профессии и более умеренных взглядов, а не тот, кто заслужил репутацию палача. Однако сегодня востребован именно тип Булака-Балаховича – не только палача, а некой блуждающей фигуры. Жестокий, циничный, себе на уме, перекати-поле…

В показаниях Бориса Савинкова, данных в ЧК (о Савинкове читайте здесь 1 декабря), есть такие слова: «Я вызвал тогда Пилсудского, и Пилсудский поставил мне такой вопрос: «Почему вы не имеете дела с Балаховичем?» Я ему сказал то, что я думал про Балаховича, т. е. что Балахович - бандит. Помню, он рассмеялся и сказал: «Да, бандит, но не только бандит, а человек, который сегодня русский, завтра поляк, послезавтра белорус, а ещё через день – негр». Далее Пилсудский сказал: «Пусть Балахович - бандит, но так как нет выбора, то лучше, пожалуй, иметь дело с Балаховичем, чем с золотопогонными генералами». Я познакомился с Балаховичем и вынужден был его назначить».

Известно, что мнение Савинкова о Балаховиче менялось. В письме от 30 октября 1920 года он написал: «Всё, что о Балаховиче рассказывали, вздор и клевета. Он такой же оклеветанный на политической почве человек. Как и я. Я ему совершенно верю… Я и Балахович  ведём усердную борьбу с грабежами и погромами. Грабители и погромщики расстреливаются на месте… У нас нет ни пьянства, ни разгула. Мы все в чистых рубашках». Савинков и Балахович в чистых рубашках – звучит смешно. Это были люди, заряженные на смерть и в этом смысле - идейные. Идея смерти толкала обоих к сотрудничеству с теми силами, с которыми они, вроде бы, сотрудничать были не должны. Но желание уничтожить врага любой ценой всегда побеждало.

Сегодня Булак-Балахович интересен как фигура, которая, как ни странно, объединяет разные миры и партии. Хотя бы только тем, что он успел повоевать (с одинаковой жестокостью) и за белых, и за красных (о соратнике Булак-Булаховича Яне Фабрициусе я писал здесь 26 июня). Есть основания считать, что он был военным советником у генерала Франко в Испании, а погиб он в Варшаве в 1940 году. Тогда Гитлер и Сталин были союзниками, и настроенный антикоммунистически Булак-Балахович неожиданно оказался противником сразу двух диктаторов (в 1933 году Булак-Балахович выпустил в Польше книгу "Долой Гитлера или хайль Гитлер?"). Он и сам не прочь был стать диктатором, и был им – только местного значения, например, когда свирепствовал в Пскове. Он, конечно, мог бы просто отдать приказ – расстрелять или повесить того-то и того-то, но так как был натурой артистической и умел наслаждаться чужой смертью, то устраивал во время Гражданской войны центре Пскова целые спектакли. Перед казнью общался с жертвами, спрашивал у зевак: помиловать или казнить? Почти как в Древнем Риме.

Понятно, что сегодня Станислав Булак-Балахович не мог не оказаться в поле зрения людей, почувствовавших, что у этой исторической фигуры есть потенциал.

В 2015 году во время проведения ХХIII ежегодной конференции «Санкт-Петербург и белорусская культура», организованной на базе Российской национальной библиотеки, была устроена презентация доклада «Станислав Никодимович Булак-Балахович и идея русского мира». Презентацию подготовил Дмитрий Савченко (старший преподаватель Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ). Как сказано в краткой рецензии доклада: «Дмитрий Евгеньевич взглянул на этого человека как на последовательного и неизменного сторонника единой федеративной России (в составе которой, по его убеждению, должны были находиться и Беларусь, и Украина), но в силу исторических обстоятельств переходившего на службу то к большевикам, то к белым, то к эстонцам, то к полякам (однако всегда осознанно как к временным союзникам)». Почти сразу же после парадного портрета Булака-Балаховича участники научной конференции увидели на экране во время презентации доклада Дмитрия Савченко другой портрет – Владимира Путина, а рядом его высказывание: «Русский мир может и должен объединить всех, кому дорого русское слово и русская культура, где бы они ни жили, в России или за её пределами». Путин это говорил на встрече с творческой интеллигенцией в Санкт-Петербурге. Путин о существовании Булак-Балаховича может вообще не знать, но все взаимосвязи сделают и без него. Идея единого славянского государства в России всё ещё популярна.

Своё непосредственное участие в публичных казнях Станислав Булак-Балахович объяснил тоже публично – в газете «Новая Россия освобождённая» (в № 1 от 31 мая1919 года): «…Я предоставляю обществу свободно решить, кого из арестованных или подозреваемых освободить, а кого покарать. Коммунистов же и убийц повешу до единого человека».

Булак-Балахович безусловно был популист. У него на все вопросы были готовы ответы. Его спрашивали, зачем он регулярно устраивает в центре Пскова средневековые казни на площади? А он отвечал: «Чтобы белых и меня не обвиняли в том, что я казню в застенках. Пусть все видят, кого я вешаю. Я приглашаю вступиться, когда увидят, что убивают невиновного. На тех, за кого вступятся свободные граждане, моя рука не подымется. Моя цель - истреблять даже не коммунистов, а только негодяев, которых действительно не может носить земля».

Формально он делал вид, что это не его суд, а «суд народа». Вызывал из толпы горожан - тех, кто мог бы заступиться за приговорённого. Желающих обычно не находилось, потому что где была гарантия того, что поручитель не будет повешен рядом? Или вместо… Чтобы не марать руки, приговорённого могли заставить повеситься самому. Повешения в Пскове проходили не на виселицах, а на фонарях. Это вызывало неудовольствие союзников Булак-Балаховича. Слишком зловещий фон он создавал. Публичные казни прекратились в Пскове в июле 1919 года как раз по этой причине, из-за дискредитации белого движения. Думаю, что такие публичные мероприятия были на пользу большевикам. С одной стороны, они вселяли ужас, но эффект от этого был сиюминутен. Чем больше зверств, тем активнее работало подполье. Тем более что Булак-Балахович ведь не ограничивался казнями. Он ещё и грабил. Таким образом, грабителями и убийцами представали и другие представители Белой армии, относившиеся к Булаку-Балаховичу отрицательно (об этом свидетельствует конфликт Булак-Балаховича с Юденичем).

Причин относиться к Булаку-Балаховичу отрицательно у белогвардейцев было несколько. Во-первых, бандит. С этим почти никто не спорил. Грабил церкви, занимался казнокрадством, фальшивомонетничеством, захватывал заложников, в том числе детей, и требовал взамен деньги. Но с этим ещё как-то было можно смириться. Бандит, садист… Таких по обе стороны было немало. Во время Первой мировой войны – на тот момент самой кровавой за историю человечества - воспиталось целое поколение людей (и мужчин, и женщин), относящихся к смерти не так, как нормальные люди. Они со смертью играли. Булак-Балахович был активный игрок. Однако многих противников большевиков смущало то, что Булак-Балахович, до того, как вешать большевиков, с не меньшим энтузиазмом вешал противников большевиков. Антон Деникин считал, что «Булаховщина - это чёрная страница белого движения».  Многие его рейды скорее напоминали разбойные набеги. Особенно похождения Булак-Балаховича запомнили в районе Гдова и на побережье Чудского озера. Ну и в самом Пскове, конечно. Однако считалось, что его храбрость (в Первую мировую войну Булак-Балахович был награжден шестью орденами и тремя солдатскими Георгиевскими крестами (2-й, 3-й и 4-й степени), его жестокость по отношению к нынешним врагам всё-таки полезнее, чем некий дворянский этикет и демократические принципы. Большевики ведь были не менее жестоки. Не случайно же Пилсудский, если верить Савинкову, рассуждал о том, что лучше Балахович, чем «золотопогонники» с принципами. Клин требовалось выбивать клином.  Большевистскую жестокость побеждать ещё большей жестокостью. Кровавый поток остановить ещё большим потоком крови.

В конце концов, дело закончилось тем, что руководство Северо-Западной армии приняло решение отстранить его от командования и арестовать. Но Булак-Балахович с этим не согласился и сбежал в Эстонию. И не с пустыми руками. О кладах, якобы спрятанных Булак-Балаховичем, до сих ходят легенды. Но очевидно, что вывозил награбленное он не только в момент побега. Он вёл себя в Пскове скорее как оккупант, не надеявшийся на долгое нахождение здесь. Иначе бы не вывозил всё подряд, включая паровой котёл.

Бывший министр юстиции северо-западного правительства Евгений Кедрин вспоминал: «Я хорошо знаю этого авантюриста. У меня в руках был ордер об аресте его, но он ускользнул, и удалось арестовать только его ближайшего соучастника, Николая Энгельгардта. Они вместе занимались грабежом и обирательством богатых людей, предъявляя им обвинения в большевизме, под угрозой немедленной виселицы… не уплативших вешали, чтобы напугать других купцов и промышленников, причем, вешателем являлся генерал Балахович лично. Вешать и расстреливать людей — это занятие он считал не только своей специальностью, но и «отдыхом», и этому «отдыху», не скрывая своего удовольствия, он предавался обычно после обеда…». Упомянутый Энгельгардт лично присутствовал на всех казнях в Пскове тогда, когда в них не мог принимать участие Булак-Балахович.

Но дело в том, что Булак-Балахович и его люди вели себя точно так же и в то время, когда служили Красной армии, занимаясь подавлением крестьянских бунтов 1918 года. «…отряд вёл явно провокационную работу в деревне, - докладывал председатель Псковского губисполкома. - На его зверские «реквизиции» и вообще его манеру от крестьян постоянно приходилось слышать жалобы. Когда вследствие этого поднималось крестьянское восстание, Балахович ехал и усмирял его со страшной жестокостью».

Через некоторое время Булак-Балахович решил, что ему будет лучше в Белой армии, и вместе со своими сподвижниками (частью 1-й Лужского конного партизанского полка, который был сформирован Балаховичем по приказу Льва Троцкого) покинул большевиков.  Решение о переходе на сторону белых принималось в Спасо-Елеазаровском монастыре. «2 ноября Псков вдруг наполнился шумом и гамом, - вспоминал. командир первой батареи Псковского корпуса подполковник Смирнов. - На улицах появились какие-то субъекты, одетые в красноармейскую форму, с развевающимися лохматыми шевелюрами и наглыми манерами… Люди Балаховича принесли из Совдепии крупные суммы денег… Над Псковом стоял дым коромыслом… улицы были полны компаниями балаховских молодцов, пьяными голосами дико оравших на улицах песни».

Уже  в конце ноября 1918 года Булак-Балахович был произведён в подполковники.  За взятие Гдова «батьку» (как он себя называл) Балаховича  произведут в полковники. А вскоре он станет генерал-майором, но не за какие-то боевые заслуги, а потому, что его надо было утихомирить. Генерал Родзянко (тот самый, что потом отдаст приказ об аресте Булака-Балаховича) рассказывал: «Много псковских жителей, неизвестно почему сидело в тюрьмах… одной из главнейших задач было привести в порядок гражданскую жизнь в Пскове, которая становилась совершенно невозможной». Для этого в Псков прибыл из Финляндии генерал Евгений Арсеньев, который и предложил утихомирить «батьку Балаховича» очередным званием. Но утихомирить его не удалось. Вот тогда-то и было решено Булак-Балаховича арестовать. Приказ № 20, подписанный Юденичем, вышел 24 августа 1919 года: «Утром 23 августа, командиром 3 стрелкового Талабского полка полковником Пермикиным были арестованы в городе Пскове те чины штаба и личной сотни генерала Булак-Балаховича, против которых имелись доказательства тяжких преступлений: разбой, грабеж, вымогательство и производство бумажных денежных знаков...». Булак-Балаховича накануне даже арестовали, но отпустили под честное слово. Он обещал адъютанту Талабского полка поручику Шувалову, что вернётся – как только попрощается с полками. Наивный поручик поверил «слову офицера».

После этого побега генерала посчитали генерала дезертиром. А Булак-Балахович с большей частью своей конвойной сотни укрылся у начальника 2-й эстонской дивизии полковника Пускара, позднее переселившись в Ревель. Именно там он снова проявит себя очень ярко. В Ревеле вскоре окажется и генерал Юденич. Он будет жить в гостинице «Коммерческая» в ожидании визы. 27 января 1920 года незадолго до полуночи в номер к Юденичу ворвётся Булак-Балахович в сопровождении 6 человек. Цель была, вроде бы, увезти генерала с собой, чтобы решить какие-то финансовые дела. Но Юденич был не один, а с генералами Глазенапом и Владимировым, и адъютантом  капитаном Покотило. Так что Юденича Булак-Булаховичу они не отдали. Часа в три ночи в номер снова пришли – Булак-Булахович в сопровождении эстонских полицейских. Они обезоружили всех находившихся в номере, включая Николая Юденича, арестовали их и отправили в полицейский участок, а потом на железнодорожный вокзал, посадили в вагон и отправили в сторону границы с Советской Россией, в Юрьев (там как раз подходили к концу мирные переговоры между Эстонией и Советской России). Предполагается, что будто бы эстонцы обещали выдать большевикам руководителей Белого движения, находившихся на территории Эстонии. К попытке выдачи причастен и Булак-Булахович. Попытка сорвалась в последний момент. «Так эстонскому правительству и не удалось выполнить один из пунктов мирного договора с большевиками, - вспоминала жена генерала Александра Юденич, - или что-то выторговать от них ценою выдачи генерала Юденича».

Во время следования поезда продолжались попытки «решить финансовые вопросы», а именно – вынудить подписать Юденича чек на 100 тысяч фунтов стерлингов. До границы Юденич не доехал. Его спасли англичане и французы. Пока арестованных возили на полицейский участок и на вокзал, люди Юденича телеграммами предупредили английскую и французскую военные миссии. В итоге эстонское правительство распорядилось вернуть Юденича и освободить его (без всякого выкупа).

Оставшееся время Юденич находился в здании английской военной миссии в Эстонии. Эстонцы распорядились Булак-Булаховича арестовать, но делать это, судя по всему, не собирались. Он продолжал открыто жить в Ревеле, покинув Эстонии организованным образом – в марте 1920 года вместе со своим вооружённым отрядом отправившисб эшелоном в Польшу (потом оказалось, что Булак-Балахович уже год сотрудничал с польской разведкой). И это при том, что другие участники белого движения находились в Эстонии в невыносимых условиях. Многие были интернированы и находились в концентрационных лагерях. Вместе с солдатами размещались и беженцы из Гдовского, Ямбургского и Псковского уездов. В лагерях обстановка была невыносимая (в лагере, дважды переболев тифом, находился Леонид Зуров, о котором я писал здесь 12 декабря). Люди томились в бараках. Мертвецов было столько, что не успевали убирать. Как свидетельствовали очевидцы, трупы наваливали на повозки в несколько ярусов, вывозили за город и сбрасывали в  «трупное поле». Вот в каких условиях находились в Эстонии (в частности, в Нарве) те, кто сбежал от большевиков: «Ввиду преступного отношения эстонцев, эпидемия приняла грозные размеры, и эти месяцы в Нарве - сплошной кошмар. На некоторых дворах и в некоторых помещениях трупы валялись неделями. Мертвых вывозили на санях, сложенных как дрова и бросали часто без всякого погребения за город. Каждый день многочисленные похоронные процессии. Санитарные условия были ужасны. Отстутствие белья. Эстонцы запретили русских пускать в бани. В некоторых лазаретах стояла такая грязь и вонь, что было невозможно дышать. Больные ходили под себя, и никто этого не убирал. Моча просачивалась из верхних этажей и капала на больных в нижних».

По этому поводу генерал Родзянко написал: «Уходя к красным, многие солдаты оставляли записки с просьбой не думать, что они сделались большевиками, и с объяснением, что они уходят только для того, чтобы отомстить эстонцам. Вообще против эстонцев солдаты были чрезвычайно озлоблены...». На Булак-Балаховича это отношение не распространялось. Он пользовался покровительством эстонского руководства. Как, впрочем, позднее и польского. Следующий период жизни тоже трудно назвать чистым, несмотря на утверждения Бориса Савинкова. Он по-прежнему был жесток (в основном, воюя на территории Белоруссии и уничтожая целенаправленно евреев, белорусских крестьян… Какой-то принципиальной разницы между тем, что он творил в Пскове и тем, что происходило в Белоруссии - не было. Деяния Булак-Балаховича в Белоруссии и Польше расследовал польский военный прокурор полковник Лисовский. По его мнению, «…Армия Балаховича представляет собой банду разбойников, которая переправляет награбленное золото. Чтобы занять какой-нибудь город, посылается армия, солдаты которой грабят и убивают. И лишь только после многочисленных погромов, два дня спустя, приезжает Балахович со своим штабом. После грабежа начинаются пьянки. …Что касается Балаховича, он позволяет грабить, иначе они отказались бы продвигаться вперёд … каждый офицер, вступающий в армию Балаховича, обливает себя грязью, которую ничем нельзя смыть…»

Лисовский установил, что только «в Турове балаховцами было изнасиловано 70 еврейских девочек в возрасте от 12 до 15 лет». Это тот самый город Туров, из которого Борис Саивнков написал в 1920 году трогательное письмо, в котором говорится: «Я и Балахович  ведём усердную борьбу с грабежами и погромами… Мы все в чистых рубашках».

В книге польского исследователя Марека Кабановского «Генерал Станислав Булак-Балахович» приводятся показания Х.Гданского и М.Блюменкранка: «… По дороге туда встретили капитана-балаховца. Он спросил: «Кого ведёте?» - «Евреев». – «Расстрелять их».

«В 5 час. вечера балаховцы вступили в город, - описывал произошедшее после взятия балаховцами житель Мозыря Найдич. - Крестьянское население радостно встретило балаховцев, но евреи попрятались по квартирам. Сейчас же начался погром с массовыми изнасилованиями, избиениями, издевательствами и убийствами. Офицеры участвовали в погроме наравне с солдатами. Незначительная часть русского населения грабила лавки, вскрытые балаховцами. Всю ночь по городу стояли душу раздирающие крики…».

«Насилию подвергались девочки от 12 лет, женщины 80 лет, женщины с 8-месячной беременностью…, причем насилия совершались от 15 до 20 раз, - говорилось в докладе комиссии по регистрации жертв набега Балаховича в Мозырском уезде. - Хотя образовавшейся местной комиссией для обследования и оказания помощи было обещано полное сохранение врачебной тайны, число обращающихся за помощью достигает всего лишь около 300 женщин, большую часть которых составляют заболевшие венерическими болезнями или забеременевшие…»

Василий Горн, возглавлявший с 1907 по 1918 газету «Псковская жизнь», видел многое из того, что сделал Булак-Балахович в Пскове в 1919 году своими глазами. Позднее Горн станет официальным представитель Северо-Западного правительства в Эстонии, государственным контролёром Северо-Западного правительства, войдёт в комитет русских эмигрантов в Эстонии. Горн, как и Борис Семёнов, о котором я писал здесь 15 декабря, несколько лет жил в Праге, входил в Пражский союз писателей. Большевикам он точно не сочувствовал. О Булак-Балаховиче в Пскове он написал целую главу в своей книге:  «…Человек лет 35-ти, среднего роста, сухая военная выправка, стройный, лицо незначительное, широкие скулы…, руки грязные; казацкого типа военный сюртук… Говорит с польским акцентом, житейски умен, крайне осторожен, говорит без конца о себе в приемлимо-хвастливом тоне. Болтает, перескакивая с темы на тему, пьет мало… Утро следующего дня сразу показало нам - псковичам, какого рода порядки привез в Псков Балахович. Опять толпы народа в центре и на базаре. Но не слышно ликующих победных криков, нет и радости на лицах. Изредка мелькнет гаденькая улыбка’ какого-нибудь удовлетворенного в своих чувствах дубровинца, мелькнет и поскорее спрячется. Большинство встречных хмуро отмалчивается и неохотно отвечает на вопросы. - Там, - говорит мне какая-то женщина, - идите на площадь, и на Великолуцкую… Я пошел и увидел. Среди массы глазеющего народа высоко на фонаре качался труп полураздетого мужчины. Около самого фонаря, видимо, с жгучим любопытством, вертелась разная детвора, поодаль стояли и смотрели взрослые. День был ненастный, дул ветер, шел дождь, волосы на трупе были мокрые. Помню, что я не мог без содрогания смотреть на эту ужасную картину и бросился с площади на тротуар. Там стояли какие-то люди, ‘и один из них, обращаясь ко мне, сказал: «Зачем это? Кому это нужно? А дети, - зачем им такое зрелище?..» В тот день еще висело четыре трупа на Великолуцкой улице, около здания государственного банка, тоже на фонарях один за другим в линию по тротуару. Народу впервые давалось невиданное им доселе зрелище, инициатива которого всецело принадлежала «белым». Насколько помню, вначале было такое впечатление, что толпа просто онемела от неожиданности и чрезвычайной остроты впечатления, но потом это прошло. Постепенно, изо-дня в день, Балахович приучил ее к зрелищу казни, и в зрителях этих драм обыкновенно не было недостатка. Некоторые часами ждали назначенных казней. Вешали людей во все время управления «белых» псковским краем. Долгое время этой процедурой распоряжался сам Балахович, доходя в издевательстве над обреченной жертвой почти до садизма. Казнимого он заставлял самого себе делать петлю и самому вешаться, а когда человек начинал сильно мучиться в петле и болтать ногами, приказывал солдатам тянуть его за ноги вниз. Часто, прежде чем повесить, он вступал в диспуты с жертвой…».

Слова Василия Горна подтверждаются рассказами других свидетелей.

По поводу нравов Гражданской войны... Кто только не отметился в этой войне как вешатель. Вот по какому поводу вспомнил о Булак-Балаховиче Ульянов (Ленин): "Принять военные меры, т.е. наказать Латвию и Эстляндию военным образом (например "на плечах" Балаховича перейти где-нибудь границу на 1 версту и повесить там 100-200 чинвников и богачей". Во второй записке, посланной Лениным, добавляется некоторая конкретика: "Прекрасный план. Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом "зелёных" (мы потом на них и свалим) пройдём на 10-20 вёрст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия 100000 рублей за повешенного". Они вешали, расстреливали, а потом сваливали друга на друга, оправдывая всё это какими-то высокими целями.

«Я нарочно остановился подробнее на псковских казнях, - написал бывший редактор «Псковской жизни». - То, что творил в Пскове Балахович и его присные, я думаю, превзошло все меры жестокости «белых», когда-либо и где- либо содеянные. Балахович не только глумился над казнимыми в последний их смертный час, но он, попутно садически растлевал чистые души глазеющих на казнь малышей, а в толпе темной черни культивировал и распалял самые зверские инстинкты. Этот несомненно больной офицер совершенно не понимал, что самым фактом публичности казней, их кошмарной обстановкой он не утишал разбуженного в человеке зверя, а наоборот, как бы поставил себе определенной задачей — возможно дольше поддержать это зверское состояние в человеке. Большевики не остались в долгу: они превосходно использовали казни Балаховича в своих прокламациях к белым солдатам. Белому командованию вскоре пришлось пожать горькие плоды этой агитации…».

Не уверен, что вся эта информация – достаточное основание для того, чтобы публиковать статьи с такими названиями как «Станислав Булак-Балахович – наш национальный герой», как это сделал Анатолий Грицкевич (доктор исторических наук, профессор кафедры истории Беларуси и музееведения в Беларусском университете культуры и искусств, действительный член Международной Академии Наук Евразии).

Люди, считающие Булак-Балаховича национальным героем (только каким – русским? белорусским? польским? эстонским? всеобщим?) считают, что эта фигура может сплотить разные народы. Тем более что погиб-то он после того, как Варшава капитулировала, а Балахович создал там подпольную военную организацию. 10 мая 1940 года Булак-Балаховича застрелили при попытке задержания то ли агентами гестапо, то ли немецким патрулём неподалёку от дома на Саской улице, 103, где он жил. Возле города Беловежье поставлен памятник братьям Станиславу и Юзефу Булак-Балаховичам (тоже воевавшему под Псковом), и их солдатам. Мемориальная доска в память о генерале Булак-Балаховиче висит на здании православной духовной семинарии. Если перевести с польского, на ней написано: «Генерал Войска Польского Станислав Булак-Балахович (1883-1940). Командующий белорусской союзной армией, сражавшейся за независимость Польши в войне 1920 года. Создатель и командир Отдельной специальной группы, принимавшей участие в обороне Варшавы в сентябре 1939 года. После капитуляции создатель «Военной конфедерации». Предательски убит 10 мая 1940 года в Саской Кемпе».

Недовольство ещё сквозило,
Но старательный палач набирал силу.

Если долго искать врага под фонарём,
То придёт первый весенний погром.
Недовольство можно залить кровью
И заставить заново выучить роли,
Продлить удовольствие, отлить пули.
Кто рядом шёл – те давно свернули.
Небриты лица, набиты карманы.
Открыты для новых подвигов раны.
Открытые раны – место для сбора.
Открытые раны – точка опоры.
Все знамёна здесь до боли знакомы.
Если боли нет, то нет и законов.
У каждого закона – свои стены,
К которым ставят свою смену.
У каждой раны – своя радость,
Хотя были люди, что вырывались.
Им открывались свежие раны,
Но они этому были не рады.

Недовольство миром ещё сквозило.
Полмира жило ещё вполсилы.