В каждом из нас медленный вальс

Ну, вот и всё. Пришло время закругляться – вместе с 2016 годом. С 21 июня, с первого дня, когда появился обновлённый сайт «ПГ», каждый день, не пропуская ни одного, я публиковал здесь свои записи. Первоначально думал, что они будут другого формата, но, как это часто бывает, «хвост стал вилять собакой». Вместо коротких – в несколько строк – записей, стали сами собой появляться тексты в несколько страниц, связанные с людьми или событиями, имеющими отношение к Псковскому краю.

Это было для меня занятное путешествие. Никогда не знаешь, о чём или о ком напишешь завтра или сегодня после обеда. Заглянешь в календарь, найдёшь там подходящую фамилию и погружаешься в какую-то другую эпоху, вспоминаешь о том, что знал и забыл, читаешь что-то новое. И так 194 дня подряд, 194 главы, 194 стишка… Всё это было в свободное от основной работы время, кое-что приходилось писать прямо в дороге – в автобусе, поезде, дважды – прямо в Балтийском море. Не везде был интернет. Важно было успеть выставить ровно в 20.00. Кое-что оставлял уезжая – на флешке. Это было что-то вроде спорта – успеть, добежать до финиша. Это неправильно. На часах уже 19.58, а текст ещё не дописан… Раз пять было именно так. Больше я таких обязательств на себя брать не буду.

Я заранее решил, о ком писать здесь до 2017 года не стану: о тех, о ком вспоминаешь прежде всего, когда речь заходит о Пскове. Князь Довмонт, княгиня  Ольга, Ленин, Каверин, Тынянов, Спегальский, Скобельцын, Гейченко… Есть только одно исключение – сегодняшнее, потому что надо было закончить на высокой ноте.

Если вспомнить тех, о ком я здесь не написал, то вспоминать придётся долго. Одних людей я знал, других только видел, о третьих читал в учебниках… Ещё летом я решил, что из всего этого рано или поздно должна получиться книга-календарь, в которой будет заполнен каждый день недели, включая 29 февраля. Итого 366 глав. Так что продолжение следует, но не здесь. Там будет и Ленин, и Гейченко, и Творогов, и Зильбер, и Назимов, и Василёв, и Бродский…

Во-первых, для будущего календаря надо несколько записей в блогах заменить, потому что они не соответствуют постепенно сложившемуся формату. Во-вторых, надо многие записи расставить по другим датам – в соответствии с днями рождения, смерти и т.п.. В третьих, надо в неспешной обстановке дописать 172 главы, но без необходимости постоянно оглядываться на флажок часов: упадёт? не упадёт? Цейтнот не всегда способствует качеству. Не всегда есть возможность быстро раздобыть необходимую книгу, - особенно в дороге, в чужой стране… Или ты находишься на спектакле, на концерте, а надо думать совсем о другом… А сегодня, напоследок, кое-что о человеке, о котором и так все всё знают. Об Александре Пушкине. Можете не читать.

В нашем недоспектакле «Кремль», о котором я написал здесь 26 июля, есть такие слова: «Лёха. В городе, в котором я жил, всегда делали вид, что любят Пушкина. Его принято было любить всюду, в любом месте распавшейся страны, но так как Пушкина похоронили неподалёку, в Святогорском монастыре, то здесь поэта надо было любить (задумывается, подбирая подходящее слово)… основательнее всего…».

Пушкин настолько в России известен, что его, вроде бы, уже и не обязательно читать. За почти два столетия из Пушкина усилиями миллионов людей создали некоего культового персонажа. Народная тропа к нерукотворному памятнику давно заасфальтирована. Само обсуждение этой проблемы давно стало общим местом. Пушкина за истекшее время многократно «изобретали» заново. Кем только он ни был. «Причастен ли этот лубочный, площадной образ к тому прекрасному подлиннику, который-то мы и доискиваемся и стремимся узнать покороче в общении с его разбитным и покладистым душеприказчиком? – задавал вопрос Абрам Терц в «Прогулках с Пушкиным» - Вероятно, причастен. Вероятно, имелось в Пушкине, в том настоящем Пушкине, нечто, располагающее к позднейшему панибратству и выбросившее его имя на потеху толпе, превратив одинокого гения в любимца публики, завсегдатая танцулек, ресторанов, матчей».

Когда речь заходит о Пушкине в Псковской губернии, то чаще вспоминают о Пушкине в Михайловском, где он впервые появился задолго до ссылки – в 1817 году. Но и в Псков Пушкин наведывался часто – либо развеяться от деревенской скуки, либо узнать новости, либо вызванный губернатором… Однажды - в мае 1826 года - уже находясь в ссылке в родовом имении Михайловское,  Пушкин прибыл в Псков, чтобы дать подписку «о непричастности к тайному обществу декабристов». Всего он приезжал в Псков как минимум 17 раз. Но если пройтись по Пскову, об этом узнать сложно. Есть театр имени Пушкина, школа имени Пушкина, улица Пушкина, памятник «Пушкину и крестьянке», гостиница «Пушкин»… Но мало ли где всего этого нет? В Пскове архитектурных сооружений, связанных с Пушкиным, осталось немало, но для того чтобы узнать об этом, туристу надо заглядывать в разные книги или ждать рассказа экскурсовода, который может об этом и не рассказать.

Одно из излюбленных его мест было место впадения реки Псковы в Великую... Троицкий собор, башня Кутекромы, Снетогорский монастырь, Дом предводителя дворянства (о доме читайте здесь 29 июня), здание «Старой почты» (на здании которой мемориальная доска с упоминанием Ленина висит, а о Пушкине ни слова) … Очевидцы рассказывали, что в Пскове Пушкин иногда переодевался в «русское платье» и ходил среди простолюдинов на рынке или где-нибудь ещё. «Во время пребывания своего в псковском уединении, Пушкин особенно обратился к изучению русской народности, - писал Николай Добролюбов.- Он неоднократно посещал в это время Псков... рассматривал памятники его исторической древности... и тем приготовлял уже себя к тому делу, которое потом ему должно было выполнить в отношении к поэтическому и историческому изображению судеб России».

А, бывало, наоборот, Пушкин проводил время среди местной аристократии. Играл в карты. Иногда Пушкин совмещал приятное с полезным. Он сам одно время был ссыльным, так что общение с другими ссыльными было не удивительно.

Ссыльные в Пскове – это особая страница в истории. Не только социал-демократы на рубеже XIX-ХХ веков. Ссыльных в разные годы было много. Например, те, кого отправили в Псков после восстания Семёновского полка в 1820 году. Среди ссыльных оказался Иван Великопольский, после расформирования Семёновского полка отправленный в Пехотный фельдмаршала Кутузова-Смоленский (Псковский) полк.

Однажды Великопольский проиграл Пушкину целых 500 рублей, и заплатить сразу не смог. Через некоторое время, так и не дождавшись денег, Пушкин отправил  из Преображенского в Псков Великопольскому письмо (это было в июне 1826 года). Большей частью письмо было написано в рифму: «С тобой мне вновь считаться довелось,// Певец любви то резвый, то унылый! // Играешь ты на лире очень мило, // Играешь ты довольно плохо в штосс: // 500 рублей, проигранных тобою, // Наличные свидетели тому. // Судьба моя сходна с твоей судьбою; // Сейчас, мой друг, узнаешь почему:…». Далее Пушкин переходил на прозу: «Сделайте одолжение, пятьсот рублей, которые Вы мне должны, возвратите не мне, но Гавриилу Петровичу Назимову, чем очень обяжете преданного Вам душевно Александра Пушкина». Через девять дней Иван Великопольский откликнулся, и тоже стихами: «В умах людей, как прежде, царствуй, // Храни священный огнь души, // Как можно менее мытарствуй, // Как можно более пиши...».

Мытарства Пушкина – это тоже была обыденность. Произведения его расходились долго и потому выпускались ничтожным тиражом. Денег не хватало. Когда Пушкин выпускал «Повести Белкина», то просил издателя Петра Плетнёва «как можно более оставлять белых мест и как можно шире расставлять строки».

Если оглянуться, то обнаружится, что «Александров Пушкиных» было много. Точнее, он был один, но настолько разный, что из его строк легко надёргать то, что подходит под какую-нибудь концепцию – под либеральную, под консервативную, религиозную и антирелигиозную… На любой вкус. Вот что написал историку Александру Тургеневу Пётр Вяземский (о нём читайте здесь 29 декабря) после прочтения «Кавказского пленника»: «Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Что за герой Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, «Как чёрная зараза, // Губил, ничтожил племена?» От такой славы кровь стынет в жилах, и волосы дыбом становятся. Если мы просвещали бы племена, то было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей; политике они могут быть нужны, и тогда суду истории решить, можно ли ее оправдывать или нет; но гимны поэта не должны быть никогда славословием резни. Мне досадно на Пушкина: такой восторг - настоящий анахронизм. Досадно и то, что, разумеется, мне даже о том и намекнуть нельзя будет в моей статье. Человеколюбивое и нравственное чувство мое покажется движением мятежническим и бесовским внушением в глазах наших христолюбивых цензоров».

Александр Тургенев тогда Петра Вяземского не во всём поддержал: «Замечания твои об анахронизмах Пушкина почти справедливы. Но я соглашусь, однако ж, скорее пустить их в поэму, чем в историю; ибо там исказить, хотя и украшением, еще менее позволено, а нам нужны герои…».  Спор о героях, и в особенности о том, какими они должны быть, - бесконечный.

Сам Пушкин откликнулся на критику Вяземского письмом, где объясняет поступок «кавказского пленника»: «Ты говоришь, душа моя, что он сукин сын за то, что не горюет о Черкешенке, но что говорить ему - всё понял он выражает всё; мысль об ней должна была овладеть его душою и соединиться со всеми его мыслями - это разумеется - иначе быть нельзя; не надобно все высказывать - это есть тайна занимательности. Другим досадно, что Плен.<ник> не кинулся в реку вытаскивать мою Черкешенку - да сунься-ка; я плавал в кавказских реках, - тут утонешь сам, а ни чорта не сыщешь; мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблён в Черкешенку - он прав, что не утопился». Это очень рассудительный Пушкин, то есть не влюблённый.

В советские времена из Пушкина довольно легко получалось делать революционера. Биография давала такую возможность, - если смотреть на поэта с определённого ракурса. В наше время многие стараются равняться на Пушкина времён «Клеветникам России…». И тоже, вроде бы, каких-то натяжек для этого делать не надо. Над просто закрыть глаза на определённые вещи.

Важно понимать, по каким причинам менялось его мировоззрение. Пушкин, когда собирал материалы для «Истории Пугачёва», общался с очевидцами, знакомился с документами…. Но не менее важными были те крестьянские бунты, которые происходили при нём самом – по соседству. Вот что Пушкин из Царского Села написал  Вяземскому 3 августа 1831 года: «…но нам покамест не до смеха: ты, верно, слышал о возмущениях новогородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в новгородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жён; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других - из инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым (Алексей Орлов - генерал, назначенный в 1831 г. во время холерного бунта военным губернатором 1-й Адмиралтейской, Московской и Нарвской частей в Петербурге – Авт.). Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить, и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русский ещё не прекращен. Военные чиновники не смеют еще показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников…».

После таких вот кровавых событий поневоле станешь сдержаннее в «свободомыслии», хотя нельзя не задуматься – кто довёл мужиков до такого озверения?

И всё же сегодня Пушкин для русских «национал-патриотов» - главный державник, автор слов: «Все русскому мечу подвластно…». Если «русскому мечу» действительно подвластно всё, то почему бы в очередной раз не вытащить этот меч? Что же ему попусту ржаветь в ножнах?

Вот характерная статья из нашего времени – под названием «Пушкин как солнце русской конспирологии» авторства Дмитрия Данилова: «Пушкину в России всегда не везло. Разорванный последующими эпохами на множество физических и виртуальных монументов, образ реального Пушкина безвозвратно потерялся в пространстве где-то между архивными папками и риторикой маститых пушкинистов. Пушкин оказался слишком сильно заморожен в «вечную мерзлоту» нашего сознания и любая попытка его рекреации несла неизбежное сопротивление современности…». Этот текст Данилов написал после появления на экране в 2006 году фильма Натальи Бондарчук «Пушкин. Последняя дуэль» с Сергеем Безруковым в главной роли. В этом фильме Пушкин изображён совсем не таким, каким его принято было изображать в редких советских фильмах. Данилов пишет: «Только с первого взгляда кажется, что речь идет об обычной светской травле Пушкина. На кону – борьба за влияние на Государя, который прислушивался к Пушкину как к «умнейшему в России человеку». Разумеется, такая трактовка слишком неожиданна для советского рассудка, представлявшего смерть вольнодумного поэта от «мнений» некоего среднеарифметического «света» - безобразных лицемеров и марионеток в руках «кровавого режима». Нет, всё оказывается гораздо серьёзней. Не Пушкин-либерал затравлен державными «держимордами», а гений-державник затравлен латентными либералами, в чьи рамки, с одной стороны, он не вписывался ни своим нравом, ни своим талантом, ни своей любовью к Родине, а с другой стороны - служил невольной иконой для подлинно антирусского вольнодумства. Может быть, этим и объясняется казёнщина и бездушие поспешных похорон поэта в Святогорском монастыре. Ведь могила поэта так и не стала местом культа либерального гражданского мученичества…».

Итак, гения-державника затравили латентные либералы и быстренько похоронили подальше от столицы – в Псковской губернии. А за двадцать лет до выхода фильма «Пушкин. Последняя дуэль» на экраны вышел фильм Леонида Менакера «Последняя дуль», в котором граф Уваров (Альберт Филозов) говорит цензорам: «Запомните!!! Хоронят не Пушкина, хоронят надежду на торжество умственного разврата!!!». 

Итак, Пушкин как переходящее знамя. Для кого-то он чуть ли не «меченосец», для других – «вольная птица».

«Счастие или грусть – // Ничего не знать наизусть, //  В пышной тальме катать бобровой, //  Сердце Пушкина теребить в руках, //  И прослыть в веках – //  Длиннобровой, //  Ни к кому не суровой – //  Гончаровой…», - написала в 1916 году Марина Цветаева.

…Помню, как лет десять назад, во время общественных слушаний по поводу застройки псковской площади Героев-Десантников, псковский краевед и бывший директор Псковского музея-заповедника Евгений Матвеев вышел к сцене Городского культурного центра  и на весь зал прочитал стихотворение «Псков», приписываемое Пушкину: «Среди песчаных скал, на берегах Великой, // Где носит естество полночи образ дикой, // Согбенный исполин, под тяжестью оков, // С поникшею главой стоить печальный Псков... // Лишенный честных благ народного правленья, // Сей град являет нам вид страшный разрушенья... // Унылые рабы, трепещущей пятой // Героев вольности там топчут прах святой... // Все грустно, все молчит... Разбился жезл народа, //Бежит искусство прочь и сетует природа...». Это стихотворение за подписью «Пушкин» впервые было опубликовано  в журнале «Русский архив» в 1869 году (кн. № 7, тетрадь 10, стр. 1726.). Публикатор этого стихотворения Пётр Бартенев полагал, что это стихотворение Пушкин мог написать «около 1825 года». В комментарии к стихам говорилось: «Стихи эти могли быть написаны около 1825 года по поводу известного отзыва Рылеева, который писал Пушкину, что ему удивительно, как, живя близ Пскова, Пушкин ничего не напишет об этом городе, где якобы «задушены последние искры русской свободы». Пушкин сам конечно забыл это оброненное произведение своей вольнолюбивой молодости. Стихи получены нами от одного собирателя, некогда служившего в военной службе и стоявшего с полками в Псковской губернии». В общем, стихи эти передал редакции «один собиратель», предположительно – как раз тот самый штабс-капитан Иван Великопольский, который задолжал Пушкину 500 рублей.

Кажется, до сих пор не все ещё определились – кто же это стихотворение написал? «Пушкин? Великопольский? Некто В. Панкратьев - псковский учитель? Кто-то ещё? Иногда стихотворение «Псков», начиная со второй половины ХIХ века, входило в сборники пушкинских стихотворений. Несмотря на то, что первый публикатор Бартенев в декабре «Русского архива» за тот же 1869 год  пошёл на попятную, написав: «Стихотворение Псков приписано Пушкину на основании преданий. Ныне нам сообщено из источника вполне достоверного, что стихотворение это сочинил некто В. Панкратьев и что в первоначальном виде оно разнствует с напечатанным: например в первом стихе вместо песчаных скал надо кремнистых скал и в пятом стихе вместо честных благ - чистых благ».

У краеведа Натана Левина есть статья «Кто сочинил «стихотворение Пушкина»?». Действительно, одного того, что какой-то неизвестный, спустя тридцать лет после смерти поэта принёс в редакцию переписанные каким-то чужим почерком стихи – совершенно недостаточное основание для того, чтобы считать, будто стихотворение «Псков» написал Пушкин. И даже то, что в первый том второго издания, отпечатанного в 1870 году, редактор двух изданий Полного собрания сочинений А. С. Пушкина Григорий Геннади всё-таки вклю­чил стихотворение «Псков», - недостаточное основание. Хотя даже спустя сто с лишним лет о стихах, начинающихся со слов «Среди песчаных скал…» вспоминают (кстати, что такое «песчаные скалы»?). В дни проведения XXXV Пушкинского праздника поэзии в 2001 году газета «Псковская правда» опубликовала в рубрике «На грани сенсации» заметку Евгения Матвеева «Принадлежит ли Пушкину стихотворение о Пскове». Думаю, что в данном случае до грани сенсации было далеко. Пушкину многое приписывалось. Кое-что «из неканонического» действительно принадлежало его перу, но дошло до нас опосредовано, особенно шуточные его вещи. Такие, как «Господин фон-Адеркас…».

Викентий Вересаев в книге «Пушкин в жизни» написал о Пушкине, отправлявшемся в Псков: «…поэт дорогою был очень весел и шутлив, – шутлив до шаловливости. Во Пскове, во время перекладки лошадей, он попросил закусить в тамошней харчевне. Подали щей с неизбежною приправкою нашей народной кухни – малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и уезжая, оставил – углем или мелом, на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие: «Господин фон-Адеркас, // Худо кормите вы нас: // Вы такой же ресторатор, // Как великий губернатор!». Действительно, оконное стекло с царапинами «к делу не пришьёшь». Остаётся поверить тому, что напечатал Михаил Семеновский в 1880 году «со слов псковского уроженца П. Рослова» (о братьях Семеновских читайте здесь 7 декабря). Псковскому губернатору барону Борису фон Адеркасу был поручен надзор над Пушкиным. Как надзиратель, губернатор принимал Пушкина и в губернаторской канцелярии, и в личной резиденции.

Ещё раньше – в 1868 году - «Псковские губернские ведомости» напечатали заметку, в которой говорилось о том же. Об этом Вересаев в своей книге тоже упомянул: «Один из старожилов рассказывает, что Пушкин ехал в Псков с Пещуровым. Переезд до Пскова был сопряжён в то время с большими неудобствами: почтовых лошадей по тракту от Острова было немного; от последней станции Черехи в Пскове начинались сыпучие пески до самого города. На станции путешественники ничего не могли найти съестного; лошади были в разгоне, нужно было ожидать, и путники находились в самом невеселом настроении духа; но Пушкин развлекал декламацией стихов и, подойдя к окну, перстнем начертил два стиха, которые оканчивались: «Адеркас накормит нас». Неизвестно, однако же, накормил ли их Адеркас, п.ч. они дотащились едва-едва к ночи в Псков и, вероятно, не нашли удобным беспокоить губернатора напоминанием, что они не ели».

Упоминание про еду – отличное основание, чтобы завершить текст и вспомнить про новогоднее угощение. Пусть оно будет лучше, чем то, что досталось на почтовой станции Череха Пушкину.

Пушкин много писал о зиме. В том числе и о зиме в наших краях.  Крестьяне у него торжествуют, вьюга злится, Луна мрачно желтеет, дворовый мальчик бегает, мать грозит в окно, буря мглою небо кроет… Жизнь продолжается. «Скользя по утреннему снегу, // Друг милый, предадимся бегу // Нетерпеливого коня // И навестим поля пустые, // Леса, недавно столь густые, // И берег, милый для меня».

Новогоднее пожелание добрым людям у меня одно, пушкинское: пусть «сердцу будет веселей».

А теперь – танцы.

В каждом из нас медленный вальс.
И в вас, и в тебе, и даже в вас.
Во всех нас – медленный вальс.

Он уже на месте и не спешит никуда.
Он уже с нами, он уже здесь.
Ему не надо приступом брать города.
Вальс с нами весь.

Не самая высокая плата –
Всего тридцать два такта.
В каждом из нас
Медленный, медленный, медленный вальс.

Его тягучий полёт – это и мой, и твой полёт.
Его плавные линии говорят больше о нас.
У нас у всех достаточно нот,
Чтобы звучал медленный вальс.

Кружитесь тише, говорите помедленнее.
Всё главное почему-то плавное,
Без резких движений… Даже духовые медные
Отложены. Но это не главное.

Ручка настройки без выкрутас.
Я не знаю, зачем в каждом из нас медленный вальс.