Все линии жизни сводит к свободе…

Французский поэт и романист Теофиль Готье приезжал в Россию как минимум дважды. Книг у него на эту тему вышло тоже как минимум две: комментированный альбом Tresors d’art de la Russie («Художественные сокровища России», 1859 год) и книга очерков Voyage en Russie («Путешествие в Россию», 1867 год). «…но вот и ещё один французский писатель в Петербурге. Он явился тихо, скромно, без шума, не так, как пресловутый Дюма-отец», написали 16 ноября 1858 года «Санкт-Петербургские ведомости» (о том, как Александр Дюма приезжал в Псковскую губернию, читайте здесь 20 августа).

На первый взгляд кажется, что Дюма в России пришлось сложнее, чем Готье. Или он оказался более чувствительным. Автор «Трёх мушкетёров» жаловался на плохие дороги и «тряский экипаж». Великие Луки, Бежаницы, Порхов… Дюма был сильно озадачен («Вначале следующего дня я был в небольшой деревеньке, Бежанице, а в четвертом часу дня – в Порхове, старом городе, расположенном на реке Шелони. Это составляло половину моего пути. Меня искушало желание переночевать здесь, но комната для приезжих оказалась так грязна, что я предпочёл продолжать путь…»).

Дюма был «пресловутый», а Готье, видимо, нет. Русские газетчики прониклись к Теофилю Готье доверием. Если почитать российские издания того времени, то комплиментов Готье в них было отпущено немало. Чаще всего, Дюма и Готье противопоставлялись. Это было очень удобно.

«…для народов существуют общие характеристики; французов называют ветреными, англичан - себялюбивыми, русских - терпеливыми и т. д.; но, боже мой, сколько каждый из нас встречал глубокомысленных французов, самоотверженных англичан и крайне нетерпеливых русских, -  писали «Санкт- Петербургские новости» 11 января 1859 года. – Это вступление внушено нам двумя французскими писателями, из которых один недавно гостил в Петербурге, а другой и до сих пор еще живет среди нас, гг. Александр Дюма и Теофиль Готье. Оба они французы, оба писатели, оба, приехав к нам, не знали ни России, ни русских, оба пишут и о русских, и о России, а какая огромная между ними разница! Один нашумел, накричал, написал о нас чуть не целые тома, в которых исказил нашу историю, осмеял гостеприимство, наговорил на нас с три короба самых невероятных небылиц; другой приехал без шума, живет скромно, более, нежели скромно, знакомится с нами исподволь и пишет только о том, что успел изучить основательно… Мы могли бы, правда, описать наружность г. Готье, но кто же не знает этой умной, покрытой густыми волосами головы? Литография Лемерсье разнесла эту голову по всему свету…».

Готье прибыл в Петербург на пароходе «Нева», стартовав из немецкого порта Любек. Одно из первых российских наблюдений французского писателя касалось русских носильщиков: «У русских мужиков мягкие, умные лица, а вежливое их обращение должно бы устыдить наших грубиянов носильщиков». А русские таможенники сразу же заинтересовались художественной литературой, но не творчеством Готье (в чемодане Готье, среди белья, «были обнаружены «Бедные родственники» Бальзака  и «Крылья Икара» Шарля де Бернара. Книги взяли, предупредив, что нужно зайти в комнату цензора»).

Прямо из порта Готье доставили в Лувр, в смысле – в гостиницу «Россия». «Расположенная на углу Михайловской площади, рядом с Невским проспектом, гостиница «Россия» величиной с Лувр в Париже - её коридоры длиннее многих улиц, и, пока их пройдешь, можно порядком притомиться, - так описывал Готье своё первое знакомство с русским гостеприимством. - Нижний этаж занят обширным обеденным залом, украшенным комнатными растениями. В первом помещении на стойке были расставлены: икра, селедка, белый и черный хлеб, разного сорта сыры, бутылки горькой можжевеловой водки, кюмеля, простой водки. По русскому обычаю, эти кушанья подают для  аппетита до еды. Закуски здесь подаются до еды, а я в своей жизни достаточно попутешествовал и не нахожу странным подобный обычай. В каждой стране есть свои привычки - подают же в Швеции суп на десерт!»

Так что у Теофиля Готье с самого начала настроение было не испорчено. Он попал не в порховскую гостиницу с клопами, а сразу в столичную «Россию».

В Пскове Готье оказался, когда возвращался обратно во Францию – ранней весной, в распутицу. Его возвращение совпало с тем, что введена была в строй железнодорожная ветка Санкт-Петербург-Псков, которую открывал Александр II. Это был 1859 год. Так что Готье прибыл в Псков с комфортом – на поезде, в сопровождении новых русских молодых друзей-художников. Это были члены Пятничного общества молодых художников. Пятничного по той причине, что обычно они с пюпитрами, карандашами и акварелью собирались у кого-нибудь по пятницам, в том числе и в петербургской квартире Теофиля Готье на Морской. Среди них были известные художники  Иван Айвазовский, Михаил Клодт, Пётр Клодт, Иван Соколов, Фёдор Львов… Готье прожил в Петербурге около 7 месяцев. Кроме того, посетил Москву (жил в гостинице «Шеврие»; в свой второй приезд ходил на пароходе в Нижний Новгород).  

 Но дела требовали его возвращения в Париж. Большая компания художников вызвалась Теофиля Готье провожать до Пскова. («Очень скоро мы приехали на железнодорожную станцию, и там, находя, что расставание наступает слишком быстро, вся компания вошла в вагон и пожелала сопровождать меня до Пскова, где тогда прерывалась недавно начатая линия железной дороги. Этот обычай сопровождать отъезжающих родных и друзей мне нравится, он существует только в России, и я нахожу его трогательным. Горечь отъезда смягчается, и одиночество наступает не сразу же за объятиями и пожатиями рук.  В Пскове, однако, нужно уже было расстаться...»). Ближайшим поездом художники вернулись в Петербург.

Оказавшись в Пскове, Готье понял, что это «был окончательный отъезд, а настоящее путешествие только начиналось». Назад в Париж он ехал не один. Его попутчиком был ещё один француз, который, по-видимому, понимал в русских порядках чуть больше, чем французский писатель. Русский язык попутчик-француз тоже знал. Это сильно облегчило дальнейшие действия.

«В Пскове нашей первой заботой было нанять или купить карету, - вспоминал Теофиль Готье, - и после многих хождений то туда, то сюда мы нашли только подобие весьма разбитых дрожек, рессоры которых не внушали нам большого доверия. Мы купили их, но с условием, что, если они сломаются, не проехав и сорока верст, продавец возьмёт их обратно, взяв с нас небольшую мзду за ущерб. Это мой осторожный приятель подумал о такой оговорке, и, как увидим, хорошо сделал».

Если сравнивать описание псковских дорог Дюма и описание псковских дорог Готье, то принципиальной разницы нет. Разве что Дюма более лаконичен и называет названия населённых пунктов, а Готье обычно пишет просто «станция»…

Готье в дороге  пришлось тяжело. В воспоминаниях Готье сказано: «а задок ненадежной повозки мы привязали наши чемоданы, сами устроились на узких сиденьях, и извозчик пустил упряжку галопом. Для езды по дорогам это был самый отвратительный сезон года. Дорога представляла собою сплошную топь. Относительно чуть более твёрдая к середине, в остальной своей части она была залита широким болотом жидкой грязи. Справа, слева и спереди вид составляло выпачканное серой грязью небо, висящее над чёрной и мокрой до горизонта землей. Иногда вдалеке едва видны были растрёпанные и рыжеватые шевелюры полузатопленных берёз, отсветы луж и бревенчатые избы с мазками державшегося еще на крышах снега, походившего на обрывки плохо отодранной бумаги. Погода была фальшиво тёплой, так как к вечеру нас пронизывали порывы довольно резкого ветра, от которых я вздрагивал под моими мехами. Скользя над месивом из снега и льда, ветер не теплел. Стаи ворон чёрными запятыми усеивали небо и, каркая, направлялись к своему ночному приюту. Картина была не весёлой…»

Но не всё было так плохо. Кое-что радовало, хотя и не сразу. «По дороге ехали мужицкие телеги с дровами, их тащили покрытые грязью, совсем как грифоны, маленькие лошадки. Вокруг них летели во все стороны брызги жидкой грязи. Заслышав колокольчики нашей упряжки, они с уважением выстраивались вдоль дороги и пропускали нас. Один из мужиков самым честнейшим образом побежал за нами, неся в руке один из наших чемоданов, который в какой-то момент отвязался и упал, чего мы даже не услышали за шумом колёс».

Дорога была такая, что падали не только чемоданы. Лопнула рессора. Из-за глубокой грязи колёса не успевали прокрутиться. К тому же, Готье писал: «Попавшийся нам по дороге камень явился причиной такого сильного удара, что нас чуть не выбросило из кареты в самую грязь». Кучер не растерялся и при помощи верёвки кое-как починил рессору. Это позволило добраться до ближайшей почтовой станции. Псковская повозка не оправдала себя («Дрожки не протянули и сорока вёрст. Нечего было и думать продолжать путь на этой дрянной рухляди. Во дворе почтовой станции не было других свободных повозок, кроме телег, а нам нужно было ехать пятьсот вёрст только до границы…»).

Вариантов было два – либо пересаживаться в крестьянскую телегу, либо отправляться искать карету. Попутчик Готье предложил второе, но Готье запротестовал. И не только из-за потери времени. «Это не барское средство передвижения, - написал он, - но перед нами была раскисшая от таявшего снега адская дорога, а телега - это единственная повозка, способная её выдержать».

Несмотря на надежду, сам вид телеги Теофила Готье смутил: «Чтобы по-настоящему объяснить весь ужас нашего положения, необходимо небольшое описание телеги. Эта примитивнейшая повозка состоит из двух продольных досок, положенных на две оси, на которые надеты четыре колеса. Вдоль досок идут узкие бортики. Двойная верёвка, на которую накинута баранья шкура, по обе стороны прикреплена к бортам, образуя нечто вроде качелей, служащих сиденьем для путешественника. Возница стоит во весь рост на деревянной перекладине или садится на дощечку…»

Но всё оказалось не так страшно («Я не хотел бы развивать парадоксальную мысль, что телега - это самая приятная повозка. Между тем она показалась мне более переносимой, чем я подозревал. Я без особого труда держался на горизонтальной веревке, несколько смягчённой бараньей шкурой…»)

Тряска, конечно, сильно мешала, но не только она запомнилась французскому писателю: «Я почувствовал, что промёрз до мозга костей, так как влажный холод более неприятен, чем сухой, и я испытал это предрассветное недомогание, известное путешественникам и искателям ночных приключений…»

Из всех псковских населённых пунктов Готье кроме Пскова называет только Остров («Мы давно уже проехали Остров, Режицу и другие городки или города, которые, вы можете представить себе, я разглядывал не слишком подробно с высоты моей телеги...»). Путь двух французских путешественников лежал в Динабург (Даугавпилс). Частично Готье повторил маршрут приговорённого к 10 годам одиночного заключения Вильгельма Кюхельбекера, которого везли через Псковскую губернию из Петербурга в Динабургскую крепость (тогда на почтовой станции Залазы его случайно встретил Александр Пушкин). Читайте о той встрече здесь 23 августа.

Теофиль Готье связан с Псковом не только тем, что писатель через него проезжал. Самую известную книгу стихов  «Эмали и Камеи» Теофиля Готье перевёл на русский псковский писатель Никандр Алексеев (родившийся в деревне Пидели Синеникольской волости Опочецкого уезда Псковской губернии). Правда, наиболее известные переводы стихов Готье, конечно, сделал Николай Гумилёв.

Как написал Николай Гумилёв в 1911 году в журнале «Аполлон»: «Шарль Бодлер, посвятив  Теофилю Готье свои «Цветы Зла», назвал его непогрешимым поэтом и совершеннейшим волшебником французской словесности, мнение о безусловной безупречности его произведений разделялось во всех кругах, не чуждых литературе».

В России самой известной книгой стала книга Теофиля Готье «Капитан Фракасс». Книгу многократно экранизировали (самая известная французская версия  - с Жаном Марэ, самая известная итальянская – с Венсаном Пересом, а советская – с Олегом Меншиковым).  Но многие вещи Теофиля Готье в России совершенно неизвестны (его первой книгой прозы, вышедшей в 1833 году, была единственная сатирическая книга - Les jeunes France). А славу во Франции он получил, прежде всего, благодаря еженедельным фельетонам о театре, литературе и искусстве, которые публиковал с 1836 по 1871 годы в La Presse, а позднее в Journal Officiel. Именно они, эти фельетоны, требовались французским читателям, когда Готье расслаблялся в Петербурге.

«В литературе нет других законов, кроме закона радостного и плодотворного усилия, - написал Николай Гумилёв, - вот о чём всегда должно нам напоминать имя Теофиля Готье».

Возвращение по российским дорогам контрастировало с тем, что  видел Готье в Петербурге и Москве. Это была другая сторона нашей действительности. «Меня лелеяли, чествовали, баловали, даже любили, во что я фатовски верю, - описывал своё более чем полугодовое пребывание в Петербурге французский писатель. - От всего этого не уедешь без сожаления. Меня обволокла сладкая, ласковая, льстивая русская жизнь, и мне жалко было снимать эту мягкую и уютную шубу...»

Рано или поздно надо сбрасывать «мягкую и уютную шубу». Пока не почувствуешь, «что промёрз до мозга костей», многое в жизни останется непонятым.

Дорожная песня с французским акцентом.
Как трудно добраться, как трудно согреться.
Звучат переливы «подвесок для сердца».
Они тем ценнее, чем дальше от центра.
Дорога, дорога… Куда-то уводит
И силы находит, и щедро их тратит.
Все линии жизни - сводит к свободе.
Свобода приходит в новом наряде
И варианте в скрипучей карете,
И скрип колеса, он - на избранной ноте.
Встречаешь свободу в лесу на рассвете -
На длинной дороге она на работе.
Приснится она, притаившись в кровати,
Привьётся она, растворившись в природе.
И верится в то, что на всех её хватит.
Собьются с дороги все те, кто был против.

Дорога, дорога… Чем дальше от центра,
Тем тише фальцет. Он с французским акцентом.