Знакомились, лёжа в братской могиле

В Псков Софья Перовская приехала в три года. Отец – Лев Перовский – получил новое назначение, став псковским вице-губернатором. Дом подобрали подходящий – в самом центре города. Он принадлежал купцу Курбатову. То, что там жила в будущем знаменитая террористка Софья Перовская, позволило этому дому уцелеть до сих пор. Удивительно, что улицу, на которой она жила, при переименовании назвали не её именем. Теперь она не Великолукская, а Советская. А улица Софьи Перовской находится на Запсковье – идёт от ипподрома в сторону реки Псковы, заканчиваясь на высоком берегу возле храма Константина и Елены постройки XVI века. Этот старинный храм находится неподалёку от дома, в котором убили священника Павла Адельгейма.

Если бы сочинять приключенческий роман с нуля, не обращаясь к документам, то эта история вызвала бы заведомое недоверие. Слишком уж она книжная. Небольшой провинциальный город. В центре города соседствуют дома с садами (сейчас это Детский парк). По одну сторону ограды играет маленькая девочка – дочь вице-губернатора, по другую – мальчик, сын губернатора. Потом они играют вместе. Проходит четверть века. Мальчик участвует в уголовном процессе как прокурор, пытаясь доказать, что та самая девочка, которая давно выросла, заслужила смертную казнь – за убийство царя. Мальчика звали Николай Муравьёв, а девочку - Софья Перовская. Да к тому же ко всему этому имеет отношение ещё один человек – дед писателя Владимира Набокова Дмитрий Набоков (о нём можно прочесть здесь 25 ноября). Набоков, который готовил этот процесс по делу «первомартовцев», тоже имел отношение к Пскову – он в нём родился.

Не все псковские губернаторы достойны упоминания, но Валериана Муравьёва упомянуть стоит. Он прибыл в Псков примерно тогда же, когда и отец Софьи Перовской Лев Перовский. В будущем отец Перовской станет петербургским губернатором и пострадает от террористов. Нет, на него не покушались, но при нём в Петербурге Каракозов стрелял в Александра II. И Перовского уволили. А спустя пятнадцать лет на Александра II устроит настоящую охоту дочь Льва Перовского.

Род Перовских был не простой. Софья Перовская приходилась правнучкой  графу Алексею Кирилловичу Разумовскому – министру народного просвещения России. (Разумовский разработал устав и открыл Царскосельский лицей, был дедом Алексея Константиновича Толстого… А внебрачным сыном графа Алексея Разумовского был генерал Василий Перовский, вдохновивший Григория Данилевского на написание романа «Сожжённая Москва»).

Существует легенда, что русская императрица Елизавета в 1742 году вступила в тайный брак с Алексеем Григорьевичем Разумовским, которому Алексей Кириллович доводился племянником. А происходило это, когда императрица  посещала имение Покровское-Рубцово и село Перово. В Перово будто бы и состоялось венчание. По этой причине возникла фамилия «Перовские». И в такой семье родилась революционерка, убившая в 1881 году российского императора. 

В семье губернатора Перовского Софья оказалась не единственной революционеркой. Её родной старший брат Василий Львович тоже примыкал к «народникам», входил в кружок «чайковцев». Впервые его арестовали в 1874  году, а в 1881 году отправили на каторгу в Тобольскую губернию.

Одна из лучших художественных книг, в которых действует Софья Перовская, – роман Марка Алданова «Истоки»:

«-  Говорят, эта Перовская принадлежит к высшей придворной аристократии. Будто  бы  она  еще  недавно  на  балах в Зимнем дворце танцевала с великими князьями.     

 - Едва  ли. Я немного знал ее отца, - сказал Муравьев. - Не очень хороший был  человек,  настоящий  деспот.  Они небогаты и, настолько мне известно, к придворной аристократии не принадлежат. Эту бедную девушку я не знал.

-  Почему  же  она  "бедная  девушка"?  - спросил Коля, не желавший все время молчать в обществе взрослых. Но профессор ничего ему не ответил.

-  А  вы,  Иван  Константинович,  знали  Перовскую?  -  спросил  доктор Валицкого, который, по своему обыкновению, молчал.

- Да, встречал.

-  Что  же  вы  о  ней  думаете,  если не слишком нескромно вас об этом спрашивать?

-  Ничего  не думаю... Они недавно приговорили царя к смерти. По-моему, это чрезвычайно глупо».

Действительно, занятие было не самое умное – убивать царя. Думали, наверное, что если убить нескольких царей подряд,  так сказать – ускорить жизненный цикл, то рано или поздно во главе страны окажется кто-нибудь подходящий. Не получилось.

В воспоминаниях революционера Николая Морозова («Повести моей жизни») есть такие строки: «Вбежала маленькая живая шатенка с небольшим кругленьким личиком и детскими чертами. Это оказалась Перовская, оставившая недавно придворную среду, чтобы идти вместе с нами в народ…». Но, судя по всему, «придворную жизнь» она никогда не вела. Хотя отец, очевидно, был бы не против. Однако против была дочь, довольно рано начавшая общаться с вольнодумными сверстниками и сверстницами. Об этом мы знаем благодаря её родному брату Василию и его книге «Воспоминания о сестре», вышедшей в 1927 году. Василий Перовский рассказал о «золотой поре детства»: когда он в Пскове вместе с маленькой сестрёнкой, которая была на четыре года младше него, катался на санках с ледяной горки и на коньках на губернаторском пруду... Они вместе секли крапиву деревянными мечами, убегали в лес, разводили костры, ловили в пруду карасей, играли на плоту в пиратов, катались на пароме... Однажды Коля Муравьёв упал в воду и начал тонуть… Гувернантка бестолку суетилась, а Вася и Соня вытаскивали Колю Муравьёва – будущего министра юстиции и генерал-прокурора, а потом посла России в Италии. Но главная миссия Николая Муравьёва была другая – произнести на суде над Перовской, Желябовым и другими народовольцами: «…Подвергнуть смертной казни через повешение…»

Псковская «золотая пора» прошла, впрочем, быстро. Вице-губернатором Лев Перовский был с 26 июля 1857 по 2 августа 1859 года. Разрыв с отцом произошёл у Софьи значительно позже, когда она училась на женских курсах. Судя по воспоминаниям её старшего брата, это выглядело традиционно. Отец сказал в гневе: «Или ты порвёшь всеми этими стриженными дурами - или чтобы ноги больше не было в моём доме! Выбирай». Вот она и выбрала.

Перовская принимала участие не только в самом роковом из покушений на Александра II. Некоторые предыдущие – неудавшиеся – покушения она тоже готовила. Например, когда под откос хотели отправить императорский поезд и рыли подкоп под железнодорожное полотно. У Марка Алданова в романе «Истоки» это выглядела так: «…в доме оставались  только Перовская и Ширяев. Уходившие старательно шутили: - "Что, Сонечка,  спать  верно не будете?" - "Я? Буду спать как сурок!" - поспешно и тоже  очень  весело  отвечала  Перовская.  - "Ну, приятных снов", - говорили товарищи и вздыхали свободно, выйдя из дома.

Взрыв  должен  был  быть  произведён  из сарая, из которого удобно было наблюдать  за  железнодорожным  полотном:

-  Неужто  ещё  спите?  Эй,  проснись,  мужичок!  -  радостным  голосом закричал  Михайлов.  За  дверью  послышались шаги и в комнату, широко зевая, вошла  Перовская,  в  своем  чистеньком  мещанском  платьице.  За два месяца работы  на подкопе она очень исхудала, её небольшое круглое лицо вытянулось, румянец  исчез. "Краше  в гроб кладут! Если б ещё несколько дней ждать, они все посходили бы с ума...».

Можно, конечно, сказать, что с «ума посходили» гораздо раньше, когда устроили охоту на царя…

«Михайлов  осторожно проверил контакты, - сказано у Марка Алданова. - От спирали одна проволока спускалась  в  подвальный  этаж, другая выходила наружу и по плинтусам дома, затем  по двору, под слоем насыпной земли, шла в сарай. Вероятно, можно было бы  расположить провода проще, но Гартману нравилось, что спираль помещается в  сундуке  с  бельем.  Он  любил  эффекты.  Быть  может, по той же причине, неподалеку  от  сундука  стояла  бутыль  с  динамитом:  в  случае  появления полиции,  Перовская  должна  была  выстрелить  в бутыль и взорвать весь дом...»

Ни в тот раз, ни позднее Перовской стрелять не пришлось. Взорвали они не дом, а нечто большее.

Полиция действовала бездарно. Это ведь не мучить политкаторжан. Здесь требовались интеллектуальные усилия. Одно время «Желябов  и  Перовская,  под  именами  Слатвинского и Воиновой, жили по 1-ой  роте Измайловского полка в небольшой квартире из двух комнат с кухней, - писал Марка Алданов в «Истоках». -  Прислуги  они  не  держали, людей принимали мало, никаких писем не получали. Время  было  тревожное,  полиция  приказывала дворникам большого дома No 18, Петушкову и Афанасьеву, держать ухо востро. Слатвинский и Воинова выдавали себя  за  брата  и сестру. Этому дворники не верили и ухмылялись. Подозрений же  против  них  до  последних  дней  не имели. И лишь в самом конце февраля околоточный  велел  особенно  следить за квартирой No 23. У полиции возникли смутные подозрения.  Дворники  потому  не считали этих жильцов братом и сестрой, что Воинова не сводила со Слатвинского глаз.   Перовская  хорошо  скрывала  свою революционную  работу,  но скрывать любовь к Желябову было ей не под силу».

Те, кто знал Перовскую в последний период её жизни на свободе (она прожила 28 лет), рассказывали, что она была счастлива.

«Несмотря  на  переполнявшее её счастье, Перовская часто плакала, - писал Алданов. - И она, и Желябов  прекрасно понимали, что жить им осталось очень недолго. Но в его присутствии  Перовская  была  бодра,  весела и даже скрывала он него, что здоровье  её  худо... По-настоящему  в первый раз в жизни Перовская стала счастливой именно тогда, когда  её короткая страшная жизнь подошла к концу. Желябов тоже любил её, но не "до  безумия". Он  всегда  нравился  женщинам,  имел немало увлечений и никогда им большого значения не придавал».

Народоволец Лев Тихомиров, со временем превратившийся из революционера в монархиста, позже вспоминал: «...Самолюбивая, властная, с резко выраженной женской натурой, Софья Львовна всей душой полюбила Желябова и даже стала его рабой и находилась в полном порабощении».

Раба любви и ненависти.

Крапиву выращивали в теплицах.
Старались, мучились, поливали,
С ума сходили, как на карнавале,
Но знали – долго так не продлится.
Взрывали. Взлетали. Вопили.
Врывались в свой дом, как в чужой.
Убивали вилкой, убивали ножом.
Знакомились, лёжа в братской могиле.
Возвращались с того света на этот,
В изумлении расплываясь.
Делали на телеграфном столбе завязь,
Пытаясь воскресить испытанный метод.
Превращались в гипсовые скульптуры.
Растворялись в названиях скользких улиц,
На которых когда-то споткнулись,
Забыв спасти свои шкуры.